Прошла неделя, как они приехали в город и обосновались на пустыре, а никто ни о чем так пока и не догадался. И вдруг в одно прекрасное утро люди увидели, что хромой выгрузил из машины гору досок, реек, планок, труб, мотков проволоки и постепенно перетаскивает все это к середине поля. К полудню он соорудил нечто, напоминающее основание большой буровой вышки.
— Ха-ха-ха, нефть ищут!
Все весело смеялись этой шутке, а вечером несколько отцов города подъехали в сопровождении полицейского к пустырю, вылезли из машины и не спеша направились туда, где возился хромой. Он не замечал приближающуюся группу. Обливаясь потом, он одержимо трудился над своей вышкой, мечась вокруг нее в нелепом, вызывающем неприязнь неистовстве, судорожно и торопливо, словно комический персонаж в немом кино. Он не бросил своей работы, даже не взглянул на подошедших, пока они не заговорили с ним.
— Интересно, что это вы тут делаете, — а? — крикнул полицейский.
Хромой плюнул и бросил на землю тяжелый гаечный ключ.
— А что я тут могу делать, как вы думаете? — ответил он вопросом на вопрос, и несколько человек засмеялось. — Вышку ставлю.
— Какую вышку?
— Как — какую? Для Стеллы. — Хромой сердито перевел дух. — Раз она собирается прыгать, нужна вышка. Логично, правда?
— А, вот оно что. — Полицейский задумался. — Если вы хотите устраивать здесь представление, нужно сначала получить разрешение.
Хромой опустил голову и сразу поник и как будто съежился, словно проколотый мяч. Он что-то забормотал про себя, потом посмотрел на них, и они увидели в его глазах мутные, непроливающиеся слезы.
— Сколько стоит разрешение? — спросил он.
— Двадцать пять долларов.
— Она может и не прыгать, — сказал он. — Мы много чего умеем. Я врою в землю два столба, повешу трапецию, и Эйнджел покажет вам на ней такие чудеса, что вы только ахнете. На худой конец обойдемся и без трапеции, я просто влезу на грузовик и буду глотать шпаги и огонь, а Стелла и Эйнджел будут танцевать.
— Это безразлично, что вы собираетесь делать, для любого представления нужно разрешение.
Хромой пожал плечами и снова опустил голову.
— У вас что же нет денег?
Он покачал головой, глядя в землю.
— Тогда и говорить не о чем — отрезал полицейский. — Разбирайте свою башню и — скатертью дорога. По нашим законам…
— Подождите! — прервал его приехавший лавочник. — Вы ведь собираетесь продавать билеты, не так ли?
Хромой кивнул.
— Если этот ваш прыжок хорошенько разрекламировать, можно будет собрать не меньше тысячи зрителей, считая ребятишек. Сколько вы берете с человека?
Хромой наконец-то взглянул на них и улыбнулся своей болезненной, обнажающей кривые зубы улыбкой.
— Совсем мало — двадцать пять центов, — сказал он. — А билетов у нас сколько угодно, они напечатаны.
Лавочник быстро подсчитал что-то в уме.
— Хорошо. Вот что я могу вам предложить: я покупаю вам разрешение, а вы отдаете мне половину всего, что выручите.
— Половину? Вы с ума сошли! Это слишком много. Ради половины не стоит и прыгать. Вы не знаете, как это опасно.
— Ну что ж, я вас не неволю.
— А что вам меня неволить? Меня нужда неволит. Ладно, согласен.
— Тогда сделаем так. Мне в магазине помогает парнишка, я пришлю его к вам. За сколько времени вы закончите все вдвоем?
Хромой вздохнул.
— Вдвоем? Думаю, завтра к вечеру.
К ним неслышно подошла женщина, держа за руну девочку в белом платьице, и остановилась в сторонке, улыбаясь своей удивительной улыбкой. Судя по всему, она совершенно не догадывалась, о чем идет речь. Но когда все вернулись к машинам и стали садиться, они увидели, что женщина стоит рядом с хромым и уже не улыбается, а он качает, бесконечно качает головой, и вдруг руки ее заметались, забились, как пойманные птицы, в тоске и гневе.
Назавтра к полудню вышка была готова — хрупкое, ненадежное сооружение, качающееся даже при самом слабом ветре, конечно, ниже той заоблачной башни среди птичьего хоровода на афише, но все-таки очень высокое, при одном взгляде на него замирало сердце. До самого верха шла веревочная лестница, а наверху была крошечная площадка с доской-трамплином для прыжка. Внизу, на земле, хромой установил огромный деревянный чан, и до самого вечера он с женщиной и с парнишкой, которого прислал владелец магазина, носили туда ведрами воду из уличной колонки за полмили, пока чан не наполнился до высоты хорошего мужского роста. Рядом с чаном стояла старая армейская канистра на двадцать литров с бензином. Вокруг хромой развесил на столбах гирлянды разноцветных лампочек и направил на площадку, с которой Стелла будет прыгать, два огромных прожектора; достал из машины маленький ломберный столик и отнес его туда, где от шоссе сворачивала к пустырю дорога, потом наклеил на стволы голых, облезших деревьев, на фонарные столбы и на стенки своего грузовика афиши. Часам к пяти все было готово.
И вдруг погода испортилась. Подул северный ветер, начал моросить мелкий, холодный дождь. Мокрая вышка раскачивалась и скрипела. Женщина с девочкой не выходили из палатки. Хромой, закрывшись от дождя газетой, стоял с билетами у столика и ждал первых зрителей.
Когда уже почти стемнело, приехал лавочник. На поле вокруг вышки собралась большая — даже больше, чем они надеялись, — толпа в плащах и с зонтиками. Люди молча, терпеливо дожидались.
— Так, прекрасно, — сказал лавочник, — я вижу, у вас все в порядке, хотя погода хуже некуда.
— У нас-то в порядке, — ответил хромой, — только она прыгать не хочет.
— Как это не хочет?
— При таком ветре это очень опасно.
— Зачем же вы тогда продавали билеты? Надо было думать раньше. Давайте показывайте им свое представление, а то тут может начаться невесть что, я за последствия не ручаюсь.
— О, представление мы им обязательно покажем, мы никогда не обманываем зрителей. Я буду глотать шпаги. Сейчас что-нибудь сообразим.
— Нет, пусть она прыгает, — упрямо сказал владелец магазина. — Иначе вам предъявят обвинение в мошенничестве и так просто вы не отделаетесь.
Хромой и лавочник вошли в палатку. Там горел фонарь, освещая зловещим красным светом разбросанную повсюду одежду, чемоданы, ящики, консервные банки, комиксы. На единственной раскладушке сидела женщина в своем купальном костюме из блесток, таком узком, что он, казалось, вот-вот на ней лопнет, и читала комикс. Рядом с ней, чистенькая и наглаженная как всегда, не доставая ножками до полу, сидела девочка. Женщина была без грима, она не улыбнулась, когда они вошли. Даже обманный теплый свет фонаря с красными стеклами не мог замаскировать, как в палатке холодно, промозгло и неуютно. Пахло дешевой стряпней, потом, косметикой, сыростью.
— Скажите ей пусть готовится прыгать, — сказал лавочник.
Хромой принялся быстро объяснять что-то женщине, она медленно повела руками, улыбнулась и покачала головой. Толпа снаружи дружно захлопала.
— Она говорит, это очень опасно. Всегда опасно, а сейчас, в такую ночь…
— Э, бросьте набивать цену — прервал его лавочник. — Не такая уж это страсть, как вы расписываете. Она же не просто так прыгает, а с каким-нибудь фокусом.
Хромой покачал головой.