Испугавшись, что его ответ мог показаться излишне резким, он добавил:
— Видите ли, я ужасно занят, — и тут же понял, что это, наверное, прозвучало нелепо.
— Вы пойдете на турнир в Бостоне? — спросил молодой человек.
Бэрон заколебался.
— Да, — наконец сказал он. — Да, я рассчитываю там быть.
Внутренний голос решительно сказал: ладья берет ладью, пешка берет ладью, шах… эндшпиль будет проще простого.
— Я полагаю, основная борьба пойдет между Оримундом, Саваром и Бэроном, — заметил молодой человек. — У остальных нет шансов устоять против трех таких игроков.
«Мат, — размышлял Бэрон, — можно поставить очень малыми силами, потому что белого короля с трех сторон блокируют собственные пешки».
— Я в восторге от Оримунда, — продолжал молодой человек. — Он последний из старой плеяды мастеров. У него самый мощный атакующий стиль из всех, кого я знаю. Я очень надеюсь, что он снова станет чемпионом. Это была бы победа не только самого Оримунда, но и его стиля игры.
— Современный стиль вам не очень нравится? — спросил Бэрон.
— Чересчур тонок, чересчур осторожен, — сказал молодой человек. — Современный стиль в шахматах — не игра, а выжидание.
— Однако он приводит к победе.
— Слушайте, — неожиданно предложил молодой человек, — давайте сыграем? Я дам вам любую фору, даже ладью.
Бэрон медленно усмехнулся.
— Вряд ли это необходимо.
— Что ж, видимо, я должен вам признаться: я Ричард Джеймс; впрочем, не думаю, что вы обо мне слыхали. В прошлом году я выиграл межуниверситетский чемпионат.
Так вот каков Ричард Джеймс. Бэрон вспомнил сообщение в газетах не о межуниверситетском турнире, а о другом малозначительном соревновании в Чикаго, на котором молодой человек по имени Ричард Джеймс потерпел довольно жестокое поражение от Макса Тарнса, но тем не менее все равно получил приз за самую красивую партию, когда с помощью весьма хитроумной комбинации одержал победу над Джейкобом Голдманом. Он мог представить себе дальнейший ход событий, ведь все идет по уже знакомому кругу: года через два или три он будет сидеть за турнирной доской напротив блестящего молодого мастера по шахматам, Ричарда Джеймса, и на карту будет поставлено все. Но сейчас надо держать язык за зубами. Он начал расставлять фигуры.
— Все же я предпочитаю играть на равных, — сказал он.
— Ну, ты доволен? — спросила хорошенькая девушка. — Заманил-таки наивного попутчика. Именно поэтому так весело быть женой Дика, — объяснила она Бэрону, — встречаешь столько интересных людей. Но по странному совпадению все они играют в шахматы.
Молодой человек рассмеялся.
— Познакомьтесь с моей женой: Салли — мистер…?
Бэрон не поднял глаз от доски.
— Шпрингер, Джон Шпрингер, — отозвался он, воспользовавшись немецким названием коня.
В том, что он прибегнул к вымышленному имени, нет ничего постыдного, сказал он себе. Ведь в его положении надо бдительно и постоянно оберегать свою репутацию. Предположим, случится зевок, или какое-то непредвиденное обстоятельство, или грохот поезда отвлечет его внимание, да вообще вся эта дорожная обстановка сбивает с мысли — он не желал, чтобы подобное происшествие повлияло на игру Фрэнсиса Бэрона в предстоящем турнире.
Но раз уж он решил хотя бы на время скрыть, кто он на самом деле, ему, разумеется, нельзя играть в своем стиле, поскольку для знатока не составит труда его опознать. В таком случае придется принять невыгодный для него стиль игры и сражаться с Ричардом Джеймсом на его условиях; скорее всего это будет яростное нападение, которое начнется немедленно. Обычно Бэрон отступал перед таким натиском и развивал свои фигуры только для обороны, для искусных разведывательных маневров, для неспешного выяснения и использования уязвимых мест противника; он все дальше продвигал фигуры, выжидая, пока соперник сделает опасный промах, который рано или поздно неизбежен. И тут характер игры круто менялся. После закрытого дебюта, стратегически контролируя доску, Бэрон переходил к контратаке, резкой, неотразимой и роковой для противника. Таков был современный стиль, который сделал Бэрона гроссмейстером по шахматам. Но теперь ему придется сражаться старыми, более рискованными методами.
Юному Джеймсу выпало играть белыми, и он разыграл дебют Макса Ланге, стремительное открытое нападение в центре доски. Было очевидно, что он рвется к немедленной победе и, если атака не удастся, готов принять невыгодную позицию.
Бэрон сопротивлялся традиционными маневрами, решительно сражаясь за те поля, откуда его основные силы, тщательно укрытые за линией обороны, могли развернуть наступление на позиции противника. Оба игрока немного волновались. Есть что-то в шахматах особое — подумал Бэрон, — про них не скажешь: «Это всего лишь игра». Наоборот, судя по тому, как люди играют в шахматы, это типичная агрессивная борьба за превосходство. Это в миниатюре — сама жизнь, с иллюзией власти над жизнью; у недалеких людей подобное суждение вызывает смех, но не случайно ведь выдающийся игрок часто умирает измученным, изнуренным тем невероятно глубоким и сосредоточенным напряжением которое длилось годами.
Когда они в начале эндшпиля разменяли ферзей, у Джеймса было одной пешкой меньше, но зато составилась более выгодная позиция для немедленного нападения.
— Вы прекрасно играете, сэр, — с уважением сказал он Бэрону; тот кивнул и улыбнулся. Он видел, что ситуация стала критической. Если Ричард Джеймс в совершенстве владеет теорией, то партию он по существу уже выиграл. С другой стороны, он волнуется, чуть ли не трепещет от жажды успеха. Если воспользоваться его волнением должным образом, да хоть бы и не должным, лишь бы воспользоваться… Фрэнсис Бэрон сожалел, что позволил втянуть себя в это состязание. Молодой человек явится на турнир, узнает своего вагонного соперника, это неизбежно получит огласку. Он представил себе кривую сардоническую усмешку Савара; да и не только Савара. Гроссмейстеры недолюбливали Бэрона; их раздражала его молодость и, вероятно, его манера игры. То-то посмеются они над этой историей.
Внезапно он произнес:
— Простите, я не назвал вам своего настоящего имени. — Как бы извиняясь, он улыбнулся и протянул руку. — Я Фрэнсис Бэрон.
Внешне все было прилично. Для молодого человека даже лестно. Раскрыв себя, маэстро словно признавал в нем достойного противника. И Ричард Джеймс отчаянно старался именно так и принять это признание. Но теперь слишком многое было поставлено на карту. Теперь он не просто играл партию в шахматы. Теперь он играл против самого Фрэнсиса Бэрона, и у него был шанс победить. Он покраснел и, запинаясь, сказал:
— Надеюсь, вы не сочли это дерзостью — насчет Оримунда, я имею в виду. Я понятия не имел…
— Конечно, нет, — Фрэнсис Бэрон улыбнулся. — Оримунд играет по-своему, я по-своему. Ваш ход, мистер Джеймс.
Через два хода Ричард Джеймс двинул пешку, и это стоило ему партии. После победы его именитый соперник, по-прежнему сдержанный и уверенный в себе любезно похвалил молодого человека за сильную игру.
— Боюсь, очень скоро мы увидим вас среди участников турниров, — сердечно сказал он, когда они прощались на вокзале Бэк Бэй.
— Вы очень добры. Мы с нетерпением ждем турнира, хотим посмотреть на вашу игру.
Оба понимали, что произошло. Для Бэрона победа эта была довольно легковесной, добытой с помощью трюка — из тех, когда на протяжении партии курят и пускают дым прямо в лицо сопернику (излюбленная тактика одного русского гроссмейстера), либо насвистывают или барабанят пальцами по столу. А что хуже всего — он не знал, сумел ли бы он выиграть без такого приема.
А Ричард Джеймс говорил жене:
— Не понимаю, почему ему вздумалось сообщать мне, кто он такой, именно в ту минуту. Все у меня шло хорошо, но тут — господи! Играть против Фрэнсиса Бэрона! У меня все из рук повалилось.
— А он как раз на это и рассчитывал, — сказала Салли. — Может, твой Фрэнсис Бэрон и великий шахматист, но, мне кажется, он отчасти еще и негодяй.