— Где ты был? — спросил он Томми. — Я тебя везде искал.
— Садись, — пригласил его менеджер.
— Некогда, — ответил Комар. — Хочу сходить на пристань, поглядеть, как выгружают рыбу.
— Познакомься с моим братом Дэном, — сказал Томми.
Комар пожал руку Гэйли-младшему.
— Ну, если вы брат Томми, то мне больше ничего не требуется, — сказал Комар, и братья просияли от удовольствия.
Дэн облизал губы и смущенно пробормотал что-то, но молодой гладиатор уже не слушал его.
— Дай-ка двадцать долларов, — сказал он Томми, — мне они, может, и не понадобятся, только я не люблю, чтобы у меня в кармане было пусто.
Томми выдал Комару двадцать долларов и сейчас же записал эту операцию в черную книжечку, — подарок к рождеству от Общества страхования жизни.
— Надо полагать, — сказал он, — за такое развлечение с тебя ничего не возьмут. Хочешь, я с тобой пойду?
— Нет, не надо, — поспешил ответить Комар. — У вас с братом, верно, найдется о чем поговорить.
— Ну ладно — сказал Томми — только не пропадай и не трать деньги зря. Смотри приходи домой к четырем и полежи, отдохни.
— Мне лежать нечего, я и так его побью, — сказал Комар. — Он полежит за нас обоих.
И, смеясь много громче, чем того требовала шутка, он направился к выходу под огнем изумленных и восхищенных взглядов.
До набережной Комар не дошел, потому что на углу Тремонт и Бойлстон-авеню его поджидала дамочка, смотреть на которую было гораздо интереснее, чем на улов самого удачливого из массачусетских рыбаков. К тому же она умела болтать много бойчее самой разговорчивой рыбы.
— Ах ты, Малютка! — сказала она, блеснув серебром и золотом зубов. — Ах ты, мой боксер!
Комар улыбнулся ей.
— Зайдем куда-нибудь, выпьем, — сказал он. — Один стаканчик не повредит.
Через пять месяцев после того, как он в третий раз перекроил всю физиономию Бэду Кроссу, Комар усердно тренировался в Новом Орлеане, готовясь к решительной схватке с голландцем.
Вернувшись в гостиницу после тренировки, Комар остановился поболтать кое с кем из приезжих с севера, проделавших этот долгий путь ради того, чтобы видеть падение старого чемпиона, ибо исход схватки был делом настолько решенным, что опытные специалисты его даже предугадывали.
Том Гэйли, захватив почту и ключ, поднялся в номер Келли. Он принимал ванну, когда Келли вошел в номер получасом позже.
— Письма есть? — спросил Комар.
— Там, на кровати, — ответил Томми из ванной.
Комар взял кучу писем и открыток и просмотрел их. Изо всей груды он отобрал три письма и положил их на стол. Остальные швырнул в корзину. Потом взял со стола эти три письма и несколько минут сидел, держа их в руке, уставясь взглядом куда-то в пространство. Наконец, поглядев еще раз на три нераспечатанных конверта, он сунул один из них в карман, а остальные два швырнул в корзину. Он промахнулся, и письма упали на пол.
Комар выругался и нагнувшись, поднял их.
Он распечатал один из конвертов, с почтовым штемпелем Милуоки, и прочел:
«Дорогой муж!
Я тебе столько раз писала, а ответа не получила, не знаю, может, они не дошли; вот я и пишу опять: может, ты это письмо получишь и ответишь. Не хочется тебе надоедать своими неприятностями, да я бы и не стала, если бы не ребенок; я даже не прошу, чтобы ты мне писал, пришли только немножко денег, я не для себя прошу, а для девочки, она с августа месяца хворает, доктор говорит, она долго не проживет, если я не буду ее кормить как следует, а откуда же мне взять? Лу целый год без работы, а что я зарабатываю того едва хватает на квартиру. Я у тебя не прошу лишнего, верни только, если можешь, те деньги, что я дала тебе взаймы; по-моему, ты брал тридцать шесть долларов. Постарайся как-нибудь выслать, это мне будет помощь, а если не можешь прислать все, то хоть что-нибудь.
Комар изорвал письмо в клочки и разбросал их по полу
— Денег, денег, денег! — сказал он. — Что у меня, банк, что ли? Должно быть, и старуха о том же.
Он распечатал письмо матери:
«Дорогой Майкл, Конни велел мне написать тебе письмо и сказать, чтобы ты побил голландца, он думает, что ты его побьешь и тогда нам про это напишешь, а я так думаю, что тебе писать некогда, а то бы ты давно прислал нам весточку. Напиши нам хоть строчку-другую, сынок. Для Конни это лучше целой бочки лекарства. Если бы ты мне послал сколько-нибудь денег, я бы как-нибудь свела концы с концами, ну а если не можешь, пришли хоть письмо, выбери минутку, строчки хоть две, и то Конни будет рад. Подумай, сынок, он вот уже больше трех лет не встает с постели. Конни желает тебе удачи.
— Так я и думал, — сказал Комар. — Все они на один лад.
Третье письмо было из Нью-Йорка. Вот оно:
«Котик, это письмо последнее, которое ты от меня получишь перед тем, как станешь чемпионом. В субботу я пошлю тебе телеграмму, только в телеграмме, конечно, столько не скажешь, сколько в письме, и я пишу тебе, чтобы ты знал, что я о тебе все время думаю и молюсь о твоей удаче.
Вздуй его, котик, хорошенько, не жалей его и сейчас же после матча телеграфируй мне о победе. Двинь его хорошенько левой по носу, не бойся испортить ему красоту, все равно он хуже не станет. Но пусть он только посмеет изуродовать прелестную мордашку моего котика! Ты ведь не дашься ему — правда, котик?
Я бы все на свете отдала, чтобы быть там и все видеть, только ты, наверное, больше любишь своего Гэйли, чем меня, а то бы не позволил ему держать меня, как в тюрьме. А когда ты станешь чемпионом, котик, мы будем делать, что захотим, и пошлем твоего Гэйли ко всем чертям.
Ну, котик, в субботу я пошлю тебе телеграмму; совсем забыла тебе сказать, что мне опять нужны деньги, долларов хоть двести, ты их вышли телеграфом, как только получишь это письмо. Ты ведь пришлешь — правда, котик?
В субботу я пошлю тебе телеграмму; помни, котик, что я ставлю на тебя. Ну, прощай, дорогой, желаю удачи.
— Все они на один лад, — сказал Комар. — Денег, денег, денег.
Из соседней комнаты вышел Том Гэйли, весь сияющий после омовения.
— Я думал, ты спишь, — сказал он.
— Да вот собираюсь, — ответил Комар, расшнуровывая оранжевые ботинки.
— Я разбужу тебя в шесть, ты пообедаешь здесь, чтоб к тебе никто не приставал. А я спущусь вниз и раздам ребятам билеты.
— От Гольдберга что-нибудь было? — спросил Комар.
— Разве я тебе не говорил? Он согласен: пятнадцать недель по пятьсот, если ты победишь. И он дает гарантию на двенадцать тысяч с правом выступать в Нью-Йорке или Милуоки.
— А с кем?
— Со всяким, кого против тебя поставят. Тебе ведь это все равно?
— Ну еще бы. Я кого угодно под орех разделаю. Да, послушай, переведи телеграфом двести долларов для Грэйс. Отправь немедленно на нью-йоркский адрес.
— Как двести? Ты только что послал ей триста в воскресенье.
— Ну и послал, а тебе какое дело?
— Ладно, ладно. Успокойся. Еще что-нибудь нужно?
— Больше ничего, — сказал Комар и повалился на кровать.
— И, пожалуйста, чтобы с этим было покончено до моего возвращения, — сказала Грэйс, вставая из-за столика. — Ты ведь меня не подведешь, правда, котик?
— Можешь быть спокойна, — ответил Комар. — Постарайся не тратить лишнего.
Грэйс улыбнулась ему на прощанье и вышла из кафе. Комар дочитывал газету, прихлебывая кофе.
Они были в Чикаго; подходила к концу первая неделя выступлений Келли в варьете. Он приехал на север пожинать плоды своей славной победы над голландцем. Две недели он посвятил разучиванию своего номера, который заключался в демонстрировании могучей мускулатуры и в десятиминутном монологе, восхваляющем достоинства Комара Келли.
И теперь дважды в день публика валом валила в Мэдисон-театр.
Позавтракав и дочитав газету, Комар бодрым шагом вышел в вестибюль и спросил ключ от номера. Затем он поманил к себе мальчика-коридорного, который давно уже рвался услужить великому боксеру.