– Вам, Мак?
– У меня еще есть.
– Маш будет с минуты на минуту. Он отвезет вас в отель.
– Где я остановился? – спросил Падильо.
– В своем «люксе» в «Мэйфлауэр».
– Моем «люксе»?
– Я снял его на твое имя и оплачиваю ежемесячно из твоей доли прибыли. «Люкс» маленький, но уютный. Деньги, пошедшие на оплату, ты сможешь вычесть из суммы, облагаемой подоходным налогом, если тебе придется заполнять налоговую декларацию.
– Как Фредль?
– Мы поженились.
– Тебе повезло.
Хардман посмотрел на часы.
– Маш будет с минуты на минуту, – повторил он.
– Благодарю за помощь вас и Бетти, – Падильо глянул на него, потом на девушку.
Хардман махнул рукой.
– Вы избавили нас от многих хлопот в Балтиморе. С чего вы вступились за Маша?
Падильо покачал головой.
– Вашего приятеля я не заметил. Обошел угол и сразу наткнулся на них. Решил, что они поджидают меня. Тот, кто ткнул меня ножом, знал, как им пользоваться.
– Вы сошли с корабля?
– Какой вас интересует?
– "Френсис Джейн".
– Да, плыл на нем пассажиром.
– Вам не попадался на глаза старичок англичанин, фамилия Лендид, лет пятидесяти – пятидесяти пяти, косоглазый?
– Я его помню.
– Он тоже сошел с корабля?
– Не в Балтиморе. Через четыре дня после выхода из Монровии у него лопнул аппендикс. Его положили в корабельный морозильник.
Хардман нахмурился, потом выругался. От души. Звякнул звонок, и Бетти пошла открывать дверь. В гостиную вошел высокий негр в черном костюме, белой рубашке, темно-бордовом галстуке и солнцезащитных очках, хотя часы показывали половину третьего ночи.
– Привет, Маш, – кивнул я.
Он кивнул в ответ одновременно мне, Бетти и Хардману, направился к Падильо.
– Как вы себя чувствуете? – голос мягкий, произношение четкое.
– Нормально, – ответил Падильо.
– Это Мустафа Али, – Хардман представил вошедшего Падильо. – Он привез вас из Балтиморы. Он – «черный мусульманин», но вы можете звать его Маш. Мы все так его зовем.
– Вы действительно мусульманин? – Падильо пристально смотрел на Маша.
– Да, – с достоинством ответил негр.
Падильо сказал что-то на арабском. Брови Маша удивленно взлетели вверх, но он ответил на том же языке. И на его губах заиграла довольная улыбка.
– На каком языке ты говоришь, Маш? – спросил Хардман.
– На арабском.
– Где это ты выучил арабский?
– А для чего, по-твоему, существуют пластинки? Разве я смогу поехать в Мекку, не зная языка?
– Такого я от тебя не ожидал, – в изумлении покачал головой Хардман.
– А где вы выучили арабский? – спросил Маш Падильо.
– Помог один приятель.
– Вы говорите очень хорошо.
– В последнее время часто им пользовался.
– Нам пора в отель, – напомнил я Падильо.
Тот кивнул и с трудом поднялся.
– Еще раз спасибо за помощь, – поблагодарил он Бетти.
Та промолчала, а Хардман сказал, что заедет завтра на ленч. Поблагодарил Бетти и я, после чего последовал за Падильо к машине Маша. «Бьюику» последней модели с телефоном между передними сиденьями и телевизором «Сони» с экраном в пять дюймов, дабы пассажиры на заднем сиденье не отвлекали водителя.
– По пути в отель я хотел бы заглянуть в свою квартиру. Буквально на минуту.
Маш кивнул, и мы тронулись с места. Падильо долго молчал, глядя в окно.
– Вашингтон изменился, – наконец он разлепил губы. – Куда подевались троллейбусы?
– Их сняли с линии еще в шестьдесят первом, – ответил Маш.
Мы с Фредль жили в одном из новых кирпичных домов, что выросли, как грибы после дождя, к югу от площади Дюпон в том районе, где когда-то стояли трех– и четырехэтажные пансионаты, облюбованные студентами, официантами, мойщиками машин, пенсионерами. Спекулянты недвижимостью сносили эти пансионаты, асфальтировали освободившееся пространство и обзывали его автостоянкой. Когда автостоянок набиралось достаточно много, спекулянты обращались в муниципалитет за займом и строили многоквартирный дом, называли его «Мелани» или «Дафни», в честь жены или любовницы. Ежемесячную плату за квартиру с двумя спальнями в таких домах исчисляли исходя из того, что муж и жена не только занимают высокооплачиваемые должности, но и с успехом играют на бирже.
И никто не задумывался, куда подевались студенты, официанты, мойщики машин и пенсионеры.
Маш поставил машину на полукруглой подъездной дорожке под знаком «Стоянка запрещена», и на лифте мы поднялись на восьмой этаж.