25 марта против вооруженных повстанцев были брошены добровольческие части. К концу марта завершилось окружение заводов Лейны частями полиции и фрейкоров, и на следующий день добровольческие корпуса перешли в наступление. С обеих сторон в ход пошли винтовки, пулеметы, минометы, гранаты, артиллерия, бронеавтомобили и бронепоезда. Действия восставших были плохо скоординированы, к тому же избранная боевиками оборонительная тактика позволила карателям захватить инициативу. Штурм заводов Лейна, превращенных в «красную пролетарскую крепость», начался 29 марта. Под руководством директора заводов (бывшего офицера, оказавшегося вдобавок капитаном артиллерии), с рассветом был открыт артиллерийский огонь по заводу и прилегающему к нему поселку, после чего полиция и фрейкоры перешли в наступление. Сопротивление рабочих удалось сломить только после того, как у них закончились боеприпасы.
С начала восстания и по сей день в области действовал комендантский час. В Лейпциге, на железнодорожной станции наш багаж подвергли досмотру, однако полицейские и добровольцы из местных отрядов самообороны отнеслись к нам снисходительно и более засматривались на Бэллу, то и дело встряхивавшую гривой, и на бородатую фрау Марту. Особенно неподражаема была Марта. Ее неприличные шуточки насчет бдительности проверяющих, которым следовало более обращать внимание на «маленькие штучки», которую их жены прячут под юбками, чем на тряпки «бедных артистов», направляющихся в Эйслебен ублажать тамошнюю публику на пивном фестивале, — встречались хохотом. Я со своей стороны тоже внес посильный вклад в ослабление бдительности полицейских, проводивших обыск.
Помню первое впечатление, сразившее меня по приезду в Эйслебен — я обнаружил, что вооруженное восстание, о котором было столько разговоров в Берлине, должно быть, выдумали неугомонные писаки или некие потусторонние силы. Городишко удивил меня вылизанной довоенной чистотой, устоявшимся за века уютом. По городу, правда, разгуливали полицейские и добровольческие патрули. Видали бы вы этих добровольцев! Исключая белую повязку на рукаве, это были самые смирные во всей Германии ополченцы. Мужчины были наряжены в длиннополые рубахи с опереточными разноцветными платками, подвязанными под подбородком, на женщинах красовались отделанные кружевами передники. Эйслебен до боли напомнил мне местечко, где я учился в иешиве и где местные девчонки показывали мне, иудейскому семинаристу, язык. Теперь никому в голову не пришло бы показать мне язык или запустить камнем, теперь я был «господин артист», расхаживал в солидной кожаной куртке, щегольской, аргентинского покроя шляпе, снисходительно демонстрировал потрясающие возможности человеческой психики, без познания которой невозможно раскрыть «незримые и сокровенные тайны природы». Так, по крайней мере, выразился местный мэр, открывший фестиваль.
Мне молодому тогда человеку было интересно все, что касалось борьбы за всеобщую справедливость, однако здесь никто вроде бы и не слыхал о вооруженном восстании. Хотелось полюбоваться на следы от пуль, очень хотелось послушать вопли истязаемых в полицейском участке заключенных. Ни того, ни другого не было. Я вслушивался в мысли горожан и не мог понять, как и кому удалось поднять знамя революционной борьбы в этом уютном местечке, известном своими пивоварнями и мебельными мастерскими? Людей куда больше занимало падение марки, беспримерная наглость победителей, установивших членам репарационной комиссии оклады, которые не снились ни президенту республики, ни общегерманскому канцлеру. Здесь судачили о стремительно растущих ценах, и поверх этих вполне добротных, понятных всякому человеку мыслей поражала присущее только тевтонам некое снисходительно-вдумчивое, разумно-покорное отношение к трудностям, а также вера в сильную власть, которая в конце концов наведет порядок.
Обязательно наведет!
Не может не навести.
По улицам Эйслебена бродили коровы. Творог и другие молочные продукты оказались неслыханно дешевы, и фрау Марта, страдавшая желудочными коликами, наконец-то поела диетической пищи. Пока она лакомилась простоквашей в какой-то местной лавчонке, местные детишки с любопытством, но молча, с провинциальным туповатым достоинством рассматривали бородатую тетю через стекло витрины.