— Герр профессор, прошу пойти со мной.
— Что случилось? — с испугу выпалил я.
— Все объяснения в участке, — ответил офицер и приглашающим жестом указал мне дорогу.
Я был вынужден подчиниться.
Вот что отложилось в памяти в тот злополучный день — с Ханной тоже обращались вежливо, не в пример насилию, которое вахмистр применил к фрау Марте. Он повел уникальный экспонат без всяких церемоний — за бороду.
Зрители на площади повскакали с мест, какой-то парнишка бросился в ближайший проулок. Его поймал за шиворот здоровенный мужчина в кожаном переднике. Он прихватил беглеца за шиворот и держал его, пока нас не отвели в участок, расположенный в старинном доме за памятником Лютеру.
В участке нас ждал окровавленные юнгфронтовцы. Один поддерживал раненую руку. Другой с разбитой головой сидел рядом и грустно стонал. В углу лежало тело, накрытое полицейским плащом, в глаза настойчиво лезли подошвы ботинок.
Где-то я уже видал эти ботинки?
Начальник местной полиции, заметив, что не могу отвести глаза, охотно удовлетворил мое любопытство. Он подошел ближе и откинул плащ. На полу лежал Гюнтер Шуббель и бессмысленно смотрел в потолок.
Фрау Марта зарыдала. Она бросилась к Гюнтеру, но один из фрейкоровцев, ввалившихся вслед за полицейскими в вестибюль, схватил женщину за бороду и вернул на место.
Начальник полиции, почему-то кивнув в сторону рыдавшей женщины, объявил.
— Он оказал сопротивление, — и, заметив мой недоуменный взгляд, коротко пояснил. — Стрелял.
Тот же фрейкоровец, наконец, отпустивший фрау Марту, с откровенным недоброжелательством добавил.
— Трех застрелил, красная сволочь!
Фрау Марта, рыдая, воскликнула.
— Он же без рук!?
Фрейкоровец сплюнул и со злобой огрызнулся.
— Заткнись, красная шлюха! Если бы у этого урода были руки, он бы всех нас уложил.
Ханни, как всегда спокойная и деловитая, обратилась к начальнику полиции.
— Я прошу оградить нас от оскорблений. Позвольте мне связаться с моим адвокатом?
— Я тебе покажу адвоката, — фрейкоровец двинулся к ней.
Меня вдруг прошибло — сейчас или никогда! Я вскочил со своего места, однако офицер сам осадил добровольца.
— Заткнись, Ганс! И ступай отсюда! Все уходите. Здесь царит закон. Здесь, фрау Шуббель, все делается по закону, но прежде вы должны дать объяснения, каким образом в вашем реквизите оказалось оружие?
В этот момент двое полицейских доставили Бэллу — где она скрывалась, я так никогда не узнал. Она держалась с необыкновенным достоинством, потряхивала гривой, однако когда ей предъявили для опознания труп Вилли, она тоже разрыдалась и опустившись на колени стала гладить Вилли по волосам. Отодвинула прядь, и я увидел дырочку в черепе. Ему выстрелили повыше уха, ближе к затылку.
Бэлла вскрикнула так пронзительно, что по телу побежали мурашки. Ханни не выдержала и бросилась к ней, затем повернувшись и вполне спокойным голосом, но с нескрываемой угрозой, предупредила потянувшихся к выходу добровольцев.
— Вы ответите за это убийство!
Ганс, верзила и наглец, вскинул руку. В этот момент начальник полиции неожиданно позабыл о законе срывающимся голосом выкрикнул.
— Всех в камеру. По отдельным камерам.
Я решил, что этот приказ касается всех, кто находился в приемной, но я ошибся — в камеры отвели только нас — добровольцы из отряда местной самообороны поспешили покинуть помещение.
Один из полицейских засомневался.
— И господина профессора?
— И его тоже! — закричал начальник участка.
Когда нас повели по узкому, покрашенному в цвет кофе с молоком коридору, Ханни успела шепнуть мне.
— Держись спокойно. Ты ничего не знаешь. Багажом занимался Вилли.
Я держался изо всех сил. Капля алкоголя, способная сгубить даже самого могучего экстрасенса, страх, превращающий людей в свиней, — все перемешалось в груди. Кем я был без врожденной способности, о которой так много и так возвышенно рассуждал Вилли Вайскруфт. Кстати, как он оказался на площади? Он следил за нами? Шестым чувством я ощутил ошибочность этой догадки, однако в тот момент мне было не до выяснения ментальных позывов. Мысль вернулась в прежнее русло — кем меня сочтут в этом уютном, прикрытом кружавчатыми передниками средоточии зла? Грязным еврейским иммигрантом, ухитрившимся всадить нож в спину приютившей его родине? Такое преступление не имело ни срока давности, ни смягчающих вину обстоятельств. Вряд ли имело значение, что во время войны я гастролировал по свету. Это алиби ничем не могло помочь мне, хотя бы по тому, что определению я был коварным предателем, сионским кровопийцей и потомком Иуды Искариота. Единственная надежда была связана с Ханни, а также с тончайшей соломинкой — полицейский назвал меня «профессором. В Германии это звание много стоило. Добавком можно было считать добротную одежду, особенно шляпу, не позволявшую без предупреждения выстрелить в ухо.