Он молчал, и я не знал, о чем он думает. Его лицо оставалось в тени, а мое освещалось свечой, что ставило меня в невыгодное положение. Поверил ли он? Но почему не говорит ни слова?
-Как твое имя?
-Эйлин, господин... - теперь я врал, но и не мог признаться, потому что тогда он бы точно меня уничтожил.
-Это твое настоящее имя?
-Да, господин...
-Зачем ты пришел на Аукцион?
-По той же причине, что и на войну. Моя семья в бедственном положении. Я омега, и это единственный способ, каким я могу заработать достаточно денег, чтобы мы смогли выжить.
-Ты мерзкий распутник, бессовестная шваль, как я могу тебе верить? Сколько альф ты пропустил через свое красивое тело?
-Не оскорбляйте меня незаслуженно, сударь. Я девственник, это вам скажет любой лекарь. Нас проверяли перед Аукционом, туда не допускают распутников.
Мне стоило больший усилий сидеть с ним рядом, объясняясь в таких интимных вещах. Наверно, я и в самом деле порочен, потому что его запах сводил меня с ума, лишая воли. Хотелось все забыть, закрыть глаза и броситься ему в объятья, и пусть он презирает и не верит, пусть причинит мне боль, не тратя времени на ласки, я все равно хотел его так сильно, что тело скручивало в тугой узел пульсирующими спазмами страсти. Я был готов молиться на него, только чтобы он сделал со мной тоже самое, что с горничным Веленом, хотел отдать ему себя, ведь только он единственный мне нужен, а уж потом... пусть прогоняет, мне все равно, ведь я изведал бы счастье близости с любимым человеком!
-Но почему ты упал в обморок, когда увидел меня, если совесть твоя чиста?
"Потому что люблю вас, Герцог Реналь, люблю с тех самых пор, когда впервые увидел!" - Если б мог, я бы это ему сказал...
-Не знаю... Это случилось со мной впервые. Наверно, перенервничал на Аукционе...
Его лицо вдруг изменилось, глаза заблестели, и он резко подался вперед, заключая меня в объятия. Нетерпеливые руки сорвали тунику, безжалостно ломая крючки и застежки, и крепко вцепились в мою обнаженную спину. Волнующий запах желанного альфы окутал меня с головою, и я покорно поплыл в нем, как в облаке, купаясь в невыносимо возбуждающем мареве грешного наслаждения. Невинное тело впервые сгорало в лаве чувственного блаженства, которую зажгли во мне его прикосновения, и я жарко дышал ему в шею, теряя рассудок от никогда неизведанной неудержимой страсти.
-Мне все равно, пусть ты обманщик и пройдоха, - горячечно бормотал он, сдирая с меня остатки одежды, - на этот год ты мой, красавчик синеглазый! Я не отдам тебя, за все богатства мира, я твой хозяин, господин и повелитель, я буду делать с тобой все, что мне вздумается, и ты не сможешь мне сопротивляться!
Через минуту я лежал под ним совершенно обнаженный, прижимаясь к сильному большому телу, на котором тоже не было ни единой тряпки... Он тискал и щипал меня, причиняя боль, но эта боль была приятна, так сильно, что я стонал и всхлипывал, почти в голос, удивляясь, что из моих легких могут вырываться такие глухие протяжные звуки, свой собственный стон заводил меня еще больше, и я уже ничего не соображал, чувствуя только его восхитительно твердый член, упиравшийся мне в живот. Я точно порочен, если мне это нравится, и я желаю лишь одного - скорее почувствовать его в себе, в самой глубине пульсирующего желания, прижать к себе его всего и утонуть в реке безумной страсти...
Он нежно и яростно кусал мне шею, спускаясь на соски, и эта грубоватая ласка сделала меня совсем невменяемым. Мой первый раз, а я так безобразно грешен! Я тоже скреб ногтями по его спине, не рассчитав усилий, я что-то говорил, не понимая смысла, я весь дрожал и тут же весь горел, не зная где границы этому безумству, а он все мял меня, терзал губами, и эта бешеная вакханалия страсти не имела ни конца, ни начала, распаляя нас обоих до такой степени, что мы уже не знали осторожности, и не хотели слушать слабых возражений рассудка.
-Мой Энель, ты великолепен! - краем сознания я отметил, что он назвал меня совсем неправильно, но мне было все равно, и даже понравилось. Звук его голоса тут же отозвался во всем теле, и я крепче вжался в него, прося большего... Пусть говорит... еще, еще, еще...
"Мой Рени! Я люблю тебя, я твой!" - если б смел, я бы тоже ему сказал...
Он был на пределе, я чувствовал то же самое. Мы оба горели в одном костре, сгорая дотла добровольно, и когда он раздвинул мне ноги и резко вошел, боль оказалась желанной, и я закричал от безумного счастья, судорожно кусая подушку ссохшимися от жажды губами. Он сделал меня своим, навсегда и навечно, и большего я от судьбы не просил и не жаждал...
-Мой Рени... - последний мой всхлип утонул в нежном шелке подушки, и этого он не услышал...
Глава 14
Эйлин Милон (Эвальд люн Кассль)
Ночь с Реналем несколько дней напоминала о себе тянущей вязкой болью в теле и постепенно бледнеющими синяками на груди и шее. Стесняясь Рити, я одевался сам, радуясь, что ворот у туник глухой, и можно плотно закрыть эти столь недвусмысленные отметины. Умом понимал, что стесняться слуг глупо, все они знают мою роль в этом доме, но чувство неловкости не покидало, и я старался меньше выходить из своей комнаты, гордо именуемой дворецким "покоями", полулежал на постели, читая книгу, так как сидеть оказалось почти невозможно. В полдень обедал, потом уходил на прогулку, тщательно следя за походкой, но каждое движение причиняло мне боль, пусть и не сильную, но достаточно неприятную.
Боль я почувствовал сразу, когда проснулся тем утром рядом с герцогом, в его тесных объятьях. Открыв глаза, я увидел его, - темные волосы и красивое лицо, милое и спокойное во сне, совсем не такое, как вчера, когда он бешено кричал на меня, требуя сознаться во лжи и обмане. Я вспомнил свой страх и отчаянье, которое чувствовал под его презирающим взглядом, и то, как безумным огнем полыхнули его глаза, когда он бросился ко мне, заключив в объятия. Теперь он тоже держал меня в своих руках, не выпуская даже во сне, словно утверждая на меня полные и безоговорочные права, и я улыбнулся, мягко потеревшись головой об его плечо. Движение тут же отозвалось во мне ноющей болью в животе и ягодицах, и я напрягся, стараясь не застонать, но герцог спал чутко и моментально проснулся.
-Что, Эйлин? Что беспокоит? Ты так напряжен, где болит, что случилось? - сонно пробормотал он, приподнимаясь на локте. Как смог он мгновенно почувствовать чужую боль, не потому ли, что изучал медицину? В следующую секунду сон улетучился из его черных глаз, они изумленно раскрылись, сделавшись бешеными, он чертыхнулся и быстро откинул с меня одеяло. - Что за...? Я идиот, что на меня нашло этой ночью? О, Юйвен, и я еще спрашиваю, мерзкий насильник, чего у него болит?
Вскочив с постели, Реналь развернул возле меня такую кипучую деятельность, что мне оставалось лишь слепо повиноваться, отдавшись его сильным рукам, которые в эти минуты были только руками лекаря. Бережно прижав к груди, он потащил меня в ванную и там опустил в изумительно пахнувшую какими-то травами теплую воду, гладил и растирал мое тело ласковыми ладонями, и я закрыл глаза, отдавшись приятным ощущениям, чувствуя, как медленно уходит боль, сменяясь блаженством. Он что-то бормотал, обзывая себя всякими нехорошими словами, но я не слушал, наслаждаясь его прикосновениями и вдыхая изумительный аромат близкого тела. Он был только в штанах, видимо, чтобы не замочить одежду, и это мне нравилось, я незаметно взглядывал на него, любуясь красивыми линиями шеи и плеч, перекатом длинных мускулов груди, гибкостью сильной изящной фигуры...
"Сам половой акт... без нежности и должной подготовки... довольно болезненное неприятное действо, по сути насилие. Ты будешь вспоминать о грубом вторжении всю жизнь", - вдруг вспомнились мне слова отца, но я отверг их, впервые не соглашаясь с родителем. Запомню не грубое вторжение, а вот эти волшебные минуты, когда мой альфа так нежно заботится обо мне, ласково трогает под водой мое тело, втирая целебный раствор в мою кожу. А еще я запомню его большие глубокие глаза и это беспокойное бормотание, от которого даже в теплой воде по мне пробегают мурашки... Я смутно представляю, что такое "должная подготовка", но даже без нее - разве мне было с ним плохо? Безумная страсть и желание, потом неизбежная боль первого раза, - я сам жаждал ее и принял как должное, я вытерплю в десять, в сто раз больше, лишь бы он гладил меня, как сейчас, касаясь так чувственно и возбуждающе, что сердце стучит во мне с бешеной силой, и тело плывет и сгорает в небесном блаженстве.