Карета дрогнула и сдвинулась с места, но мягкие дорогие рессоры смягчили тряску на дорожных ухабах, плавно и бережно покачивая нас на волнах движения. Закрыв крючки на дверцах и наглухо задвинув занавески на окнах, мы с Эйли отгородились сейчас от всего мира, забыв о том, где мы, куда едем и что с нами будет потом, полностью поглощенные друг другом. Я ласково гладил его по лицу, прикосновения эти сводили с ума нас обоих, но я не спешил, растягивая до бесконечности томительное удовольствие от нашего первого настоящего раза.
Он тихо вздрагивал в моих руках, а я целовал его, осторожно и бережно, едва касаясь и почти не дыша: гладкий висок и упрямую переносицу, темные брови и нежные щеки, спускаясь на шею и чуть покусывая мочки его маленьких белых ушек. Первый поцелуй ошеломил нас обоих, так сладко было узнавать терпкий вкус его губ, пить жаркое прерывающееся дыхание, чувствуя, как постепенно расслабляются и подаются навстречу моим ласкам его невинные губы... Я что-то шептал в поцелуи, называя его всякими ласковыми именами, просил прощения за тот первый грубый раз, дрожащими пальцами расстегивал тугие крючки на его тунике, жадно припадая к тому, что открывалось под плотной тканью... Он позволял мне все, не выказывая ни страха, ни сопротивления, и только тихонько стонал, подставляя то шею, то обнажившуюся грудь под мои жаждущие нетерпеливые губы...
-Мой Эйли... "Любимый", - как мне хотелось сказать ему это, но я не сказал, малодушно страшась произнести вслух опасное слово. Если скажу, то признаюсь себе, что безумно люблю его, что не смогу отпустить, буду искать и найду, несмотря на запреты и волю родителя, брошу столицу и титул, и свою семью, уйду в странствия и совершу еще много недопустимых поступков. - Эйли, мой милый, ты так прекрасен... - я притянул его, почти полностью обнаженного, к себе на колени, и целовал уже где-то внизу, теплые бедра и плоский животик, сходя с ума от щемящей нежности и почти нестерпимого чувственного желания. - Эйли, мой Эйли, я так хочу тебя, - рука моя тянулась ниже, спуская с попки темные панталоны, и я не помнил себя от восторга, лаская открывшиеся моим рукам милые окружности, а он стонал и льнул ко мне ближе, бормоча что-то бессвязное и прерывистое...
-Мо-ой госп-поодин... - удалось разобрать мне его лепет, тихо срывавшийся с пересохших искусанных губ, - пож-жалуйс-ста, мо-й господ-дин....
-Не так, малыш, не надо так, - приподнимая его повыше и проникая пальцем в горячую скользкую дырочку, нежно и ласково прошептал я. У него цикл, точно цикл, как возбуждающе приятно в такие дни любить омегу! - Не называй господином, назови по имени... Эйли, пожалуйста... Здесь никого нет, кроме нас, и нам так хорошо наедине, ведь правда, мой хороший?
-Да... Рени... правда... - обхватывая меня за шею, он приподнялся еще немного, бесстыдно раскидывая стройные ножки, и тогда я вынул палец и медленно вошел в него, стараясь сделать это приятно и не причинить ему боли. - Так хорошо, мой Рени... я мечтал... давно... всегда мечтал... о тебе, мой единственный... - его лепет сделался бессвязным, переходя в шепот, и я закрыл глаза, нашел губами его губы и прервал эти стоны, не пытаясь разобрать, о чем он таком там бормочет. Карета мягко покачивалась, и мы любили друг друга, медленно и чувственно, сгорая в одном костре бесконечной страсти...
Глава 17
Эйлин (Эвальд люн Кассль)
Отправляясь на Аукцион, я убедил себя, что точно знаю свою предстоящую жизнь в качестве временного супруга. Мне казалось, что я полностью к ней готов и со всем справлюсь - нужно только потерпеть несколько неприятных ночей, пока незнакомый господин сделает ЭТО с моим телом, а потом, забеременев, я наверняка избавлюсь от его общества, потому что отпадет необходимость в телесных контактах, я подурнею и фигура испортится, да и лекаря обычно запрещали постельные утехи омегам в положении. Никаких чувств или теплых отношений между нами не предусмотрено, я выношу ребенка и спокойно уеду, ни о чем не сожалея, не вспоминая, не печалясь. Время контракта закончено, обязательства выполнены, он получил наследника, я - положенное вознаграждение.
Думаю, так бы оно все и было, купи меня любой из столичных господ. Но Реналь... Боги, ну почему непременно он? Почему судьба бросила меня в самое пекло сердечных страданий, соединив так противоестественно именно с тем единственным, о ком я тайно мечтал с пятнадцати лет? Почему именно с ним предстояло мне разделить постель в жалком качестве супруга по контракту, именно ему родить ребенка, а потом проститься навсегда, покинув столицу с разбитым на куски сердцем?
Зачем я оправдывался в тот первый вечер, когда он узнал меня и обвинил в мошенничестве? Не лучше ли было позволить ему думать обо мне плохо и выгнать взашей, не начав отношений? Я много думал об этом позже, оставшись один, не понимая из событий рокового вечера слишком многого, в том числе и его злость на меня, и то бешенство, с которым он требовал рассказать правду, ведь по большому счету ему должно быть совсем безразлично, честен я или лжив, ибо он выкупил в личное пользование только мое тело, но никак не душу. Он же вел себя как ревнивый собственник или... обманутый муж, только что уличивший в измене неверную половину.
Безумная ночь и утреннее лечение, его виноватый голос и нежные руки, так бережно прикасавшиеся к измученному страстью телу... все это повергло мой разум в хаос, не оставив места ни логике, ни здравому смыслу, и я уже не понимал, чего боюсь и чего желаю, - то ли немедленно убежать от него на край света, то ли поддаться безудержной тяге и насладиться сполна отпущенным нам годом, любить его безоглядно и ни о чем не думать...
Зачем он взял меня с собой в королевство Чонгун, почему не оставил в столице? Я ничего не знал о его семье и родственных взаимоотношениях, возможно, супруг или тесть были против меня, и Реналь опасался за мою безопасность? Или не хотел пропускать ни одного цикла для большей уверенности, что я выполню обязательства по контракту и быстрее принесу ему в дом желанного наследника?
Первые же дни путешествия полностью опровергли это предположение, - Реналь не подходил ко мне даже близко, поручив двум дюжим альфам из своей охраны, которые стерегли меня днем и ночью. Причина такой холодности вскоре стала понятна, - его законный супруг тоже ехал в составе делегации. Я столкнулся с ним на второе утро пути, выходя из конюшни, - некрасивым высокомерным омегой с недобрым тяжелым взглядом. Наши глаза на секунду встретились, и я внутренне содрогнулся, впервые столкнувшись лоб в лоб с жестокой правдой, которая прежде как-то не доходила до моего сознания. Если мне суждено родить Реналю наследника, я буду вынужден оставить его этому маленькому злому человечку, просверлившему меня насквозь узкими косыми глазками. Будет ли он относится по-доброму к чужому малышу?
Вот я дурак, что за бредовые мысли приходят в голову? Никакого малыша нет еще и в помине, а я уже пекусь о его будущей судьбе! Не правильнее ли поразмышлять сейчас о себе и своем собственном двусмысленном положении? Я ехал на юг, в родные места, и сердце стучало в груди часто и тревожно, ибо всегда существовала роковая возможность быть кем-то узнанным, и плюсом к тому из головы не выходили странные вопросы герцога о моем доме и семье, и не желаю ли я побыть с ними несколько дней. Он что-то знал или подозревал, а иначе почему смотрел на меня тогда с таким недоверием? Все чаще мелькала мысль бросить к чертям затею с контрактом и удрать из каравана, слишком горькой представлялась мне теперь предстоящая жизнь в поместье лан Эккелей в зависимом статусе супруга по контракту, когда я буду вынужден делить постель с любимым, зная, что все это временно, куплено и не по-настоящему, а каждый день неумолимо приближает разлуку с тем единственным, которому нельзя даже вскользь намекнуть о своих чувствах...
Стараясь отвлечься, я наблюдал за движением делегации, благо ехали мы в хвосте и все кареты и всадники были перед глазами. Как оказалось, я помнил из богатого детства гораздо больше, чем думал, вот и такой поезд, только поменьше, четко остался в памяти, когда незадолго до падения отца меня возили в поместье родителя-омеги, находившееся к северу от столицы. Тогда мы ехали с отцом Альвином в роскошной золоченой карете, и такие же важные слуги скакали сбоку по обеим сторонам, и на каждом привале меня поили чаем с любимыми черными бубликами, а мой воспитатель заботливо проверял, не сбились ли под панталонами шелковые чулочки...