С того момента, как дверь подвала закрылась за ним, тревога удавом проползла в его душу, протащила в неё своё длинное тело и теперь, пока он стоял, ощупывая пальцами корпус зажигалки — не остыла ли, — обвила душу своими кольцами и принялась потихоньку душить — пока легко, заигрывая.
Чирк!
Язычок пламени рассеял тьму, но тьма была так густа и непроницаема, что освещенным оказался совсем маленький пятачок пространства, и как Дик ни всматривался вперёд, он не мог различить ничего, кроме небольшого куска цементного пола. Судя по тому, что стены тоже было видно, подвал, или эта его часть, представляла собой узкий и пустынный кори…
Дик вскрикнул и отпрыгнул, больно ударившись плечом о стену. Зажигалка погасла, а он, в панике, даже не подумал о том, чтобы крутнуть колёсико. А эта гадость проползла за ухом и стала спускаться по шее. Ему наконец удалось стряхнуть её… Да нет, не стряхнуть — кажется, он размазал насекомое по шее. Чертыхаясь и чувствуя, как по спине пробежал мороз гадливого омерзения, он принялся тереть шею рукавом рубахи. Он не видел ту дрянь, которая свалилась ему на голову с потолка, а потому в воображении его сейчас копошились образы самых омерзительных тварей: бледные мокрицы, волосатые многоножки, жирные пауки, хрупкие тараканы, еще какая-то пакость, которой он даже названия не знал, а может быть и не видел никогда. И он тёр, тёр шею, пока кожа не начала гореть. Потом чиркнул зажигалкой и посмотрел на потолок. Потолок был довольно низкий, чуть выше его головы, но разглядеть на нём ничего не удалось. Вдобавок ему теперь постоянно казалось, что по нему кто-то ползает, и он неистово хлопал себя то по ноге, то по груди, то по спине.
«Мне нельзя убивать её! — мелькнуло в его мозгу, занятом изобретением новых невиданных насекомых самой гадкой ужасности. — Вывести меня из этого бункера может только она».
То, что стояло слева от входа в небольшое помещение, в котором он очутился, пройдя ещё метра три, было…
Его лицо облепила густая плёнка паутины. Чёрт, как он не заметил её! Сжечь эту пакость было бы делом секунды, а теперь отдирай её от лица вместе с давно иссохшими трупами тараканов, мух и бог знает чего ещё, попавшего в брошенную сеть. Да, брошенную, потому что действующую ловушку пауки содержат в чистоте, выбрасывая из неё ненужный хлам. А может быть и нет, он никогда не интересовался бытом этих тварей. Но ему хотелось бы верить в своё предположение, потому что бродить по тёмному подвалу с огромным жирным пауком на голове не хотелось.
То, что стояло слева от входа было стиральной машиной. Когда-то давно было, потому что успело превратиться в ржавую рухлядь, покрытую толстым слоем пыли.
Весь этот дом был рухлядью. Полупустые комнаты, заброшенная кухня (если она вообще есть), запас одежды максимум на день-другой, а стиральной машины нет. Такое ощущение, что давно заброшенный дом заняли или сняли на пару дней, просто чтобы было где скоротать время и заняться сексом, а на третий день — уйти. Да-да, это совершенно очевидно не жилой дом, и это не дом Джейн, в этом доме она такой же гость, как и он, Дик. Этот дом на скорую руку обустроен под «уютное гнёздышко» для их медового ме… Месяца? Да нет, пожалуй, у них нет столько одежды, чтобы провести здесь целый месяц. Самое большее — это три медовых дня. И не «их», а — её три медовых дня.
«Не слишком ли ты оптимистичен, парень? — спросил себя Дик. — Тебя ждёт смерть, говоришь?.. Да нет, похоже. То есть, она тебя, конечно, ждёт… где-то в конце. Но ты совсем не для того очутился в этом проклятом доме, чтобы просто вот так взять и сдохнуть. Убить тебя можно было давным-давно, ещё пока ты спал хотя бы… Улавливаешь мысль?».
Дик улавливал. Это стало ясно по тому, как вдруг резко взмок лоб и подмышки, как ноги едва не подогнулись в коленях; потянуло присесть. А лучше не присесть, а забиться куда-нибудь в темный угол или, хотя бы, вот в эту старую стиральную машину, свернуться там калачиком и не дышать. Три дня не дышать, чтобы они не нашли его. А на четвёртый день он проснётся в своей постели, дома. И не будет рядом никакой девки…
Вспышка света и резкий удар гонга едва не ввели его в полный ступор, и он, наверное, умер бы от шока, если бы звук не показался ему знакомым. Телефон, который он переложил поближе — в нагрудный карман рубашки, — равнодушный ко всему происходящему телефон громко возвещал о входящем вызове. Эти оглушительные звуки и свет были настолько неуместны в абсолютной, глухой и тёмной тишине подвала, что он в с лихорадочной поспешностью выдернул мобильник из кармана и нажал отбой; и едва не метнул аппарат в стену, чтобы он побыстрей погас и заткнулся.