– Миленький мой, я люблю тебя. А хочешь, тайну скажу, что я больше всего люблю? Башку твою умную… только не про ум моя тайна, а вот… эта черногривая копна, Дениска, – моя самая любимая игрушка… Ты у меня смотри, без спросу не подкорачиваися, а то чем же я любоваться стану? Вот она, упрямая головешка, густая чаща непроходимых лесов… Это моя лесозащитная полоса… то есть волоса… Товарищ лесничий, обед на столе, первый семейный суп остывает…
Как землетрясением переменилось все под руками Дениса… где Катя, где он, где чьи руки-ноги, куда сбежали одежды и на что ушла вся косметика… все перевернулось, а суп… бедный суп разве что не заледенел… Сутки к ночи склонились, где-то ужинают порядочные люди.
Она смирно лежала, ее рука потянулась погладить его голову… Ты копна моя, копна. Ты красива и вольна… Денис вырвался и снова сбежал, как утром. Потом вернулся, взял ее за плечи. Его трясло. Когда он успел перемениться, она не углядела.
– Я спросил тебя, но ты не ответила мне: как его зовут?
– Дениска! – Катя вскочила на колени, одеялом обхватила туловище, одна посреди гигантской кровати… – Дениска, зачем это? Нам ведь было так хорошо…
– Я спросил, но ты мне… И не надо ахать, надо отвечать. Как зовут твоего первого?
– Я не знаю.
– Не знаешь?! – он расхохотался.
– Ну… то есть…
– Говори громче!
– Я-… не помню.
Она не помнила, это было очевидно, но Денис глядел тоскливо сквозь нее и ждал чего-то так тихо, будто не дышал. Она совсем уже перестала справляться с мыслями, она бы, наверное, сбежала от страха и от такой новой жизни, если бы где-то на донышке не билось бы чувство вины. А перед кем вины и какой вины, она не знала, поскольку окончила всего лишь среднюю школу, и хотя отметки были отменные, однако с мыслями сейчас она никак не справлялась. Поэтому ею владел один лишь страх, поэтому она потянулась к его красивым волосам, а он не сопротивлялся, он только ждал мужского имени, отчего ей стало еще тоскливей. И она, гладя его большую голову, произнесла, сочиняя и губами и воздухом:
– Семен… Липеков…
Идиотская выдумка, сказала бы она, если бы владела мыслями.
Ей хотелось брякнуть «Липецкий», но она сократилась до «Липекова», чтобы вышло подостовернее. Теперь ее совсем оставили силы, и не только силы, но и Денис: он медленно оделся и вышел из дому. Катя вяло походила по квартире, села во главе стола, за окном посинел воздух, это наступал первый семейный вечер. Привычно булькала труба водопровода. Соседи мыли руки после ужина. Катя тронула ложкой Денисов суп, тронула суп в своей тарелке, сняла крышку сковородки, попробовала мясо на вкус… Через минуту еды не стало. Как в мультфильме: раз – и нету. Так же машинально вымыта посуда. Она включила свет, привела себя и квартиру в относительный порядок. Глянула на часы, заволновалась. Зачем-то подошла к окну, прежде чем начинать поиски мужа. А вдруг он просто стоит под окнами? Никого там нету: две старушки, двое ребятишек и какой-то лысый призывного возраста. Телефонный звонок.
– Слушаю. Здравствуйте! Ой, как хорошо, что вы позвонили! А? У нас? Что вы, нет, все замечательно! Спасибо. Денис-то? А… знаете, он в одном месте. Я пойду позову. Не надо? Я понимаю, вы же по междугородному. Нет, нет, он здоров. Я понимаю, вы врач, ага, просто после ужина пошел в одно место. Спасибо. Утром? Хорошо, мы будем ждать! Так же вам, целую, спасибо большое!
Она хотела уйти, выключила свет, что-то держало ее в комнате. Теперь поняла что и снова подошла к окну. Тот же лысый призывник стоял и глядел снизу в окно третьего этажа, то есть прямо ей в глаза.
Это был Денис, ее Денис, но только после парикмахерской, где ему наголо обрили любимейшее место на земле – его голову.
Через три года Катя родила Андрея Денисовича, 52 см и 3,5 кг весу. Нормальный ребенок.
Что случилось за эти три года, можно перечислить.
Во-первых, Самохваловы-родители, как и обещали, оплатили молодоженам кооперативную квартиру.
Во-вторых, Денис подал на развод с Катей сразу после того, как она отказалась родить ему первого ребенка. Но она ничего не отказывалась, а просто осенью, спустя три медовых месяца, мать Дениса узнала про их новости. Она все-таки врач и ей куда виднее, а Кате надо выкинуть глупости из головы и поступить в институт, чтобы рядом с инженером выглядела человеком. И Катя выкинула из головы, поступила в институт. Но и тогда Денис еще терпел, хотя не однажды, бывало, выскакивал из дому в самый добрый совместный час ночи или утра. Выскакивал, как в первый день, и так же возвращался – мрачен и сух. А на второй год жизни им пришлось отмечать 20-летие института микроэлектроники. В большом зале было много электричества и музыки, но не нашлось ни одного, кто обратил бы на Катю внимание, до того неуютно ей было в зале сотрудников и модных причесок в своем том самом кружевном платье. До сих пор Денис с легкостью принимал ее отказы участвовать в служебных вечеринках; теперь же настоял, и вот результат. Никто не обратил на Катю внимания в большом ярком зале, на что незамедлительно обратил свое внимание Денис Самохвалов.
Когда Катерина поступила в пищевой институт, свекровь задала шумный обед: «Видела, Катюха, чем мужиков на лопатки кладут? Не послушайся ты меня с абортом, прими смолоду обузу – он и рад, мужик-крепостник. И вешал бы тебе одного за одним, и вешал! А врачиху-свекруху послушать – и что вышло? Сама в люди определилась, вот муж твой и на лопатках. Не очень-то зазнавайся, Денис Андреевич!»
Одним словом, в разгар зимы и первой институтской сессии подал младший Самохвалов на развод с женою. На суде сослался на ребенка. Развели.
В-третьих, на новую квартиру переезжать стало некому. Бывший муж сразу отказался в ее пользу от кооперативного пая, а когда дом заселили, то и Катя в нем жить не стала. У матери места для нее хватало, разговорами дочери та не докучала, и счастливо ей было, что в заботах лекций да экзаменов Катюша преуспевала, точно как и в школе.
Денисовы родичи горевали, как могли, месяца два с небольшим. Дальше у матери пошли хлопоты с мужем, поскольку Самохвалова-папу на полгода за границу направляли по линии обмена ихних электриков с нашими. Пока электриков меняли, Денис-сын взвился к новой жизни словно под током высокого напряжения. На что уж отец был тихим элементом этого дома, и тот всплеснул руками. На что уж мать была и умница, и врач, и самодержец, но и она махнула рукой.