Сумико кивнула. Машина свернула вправо и понеслась по узким улочкам. Бензоколонка оказалась довольно далеко.
Заправив машину, Тацухико нажал на акселератор и неожиданно спросил:
— Оку-сан, как вы относитесь к шампанскому? Я понимаю: сейчас не праздник, не Новый год, не рождество… Но тут неподалёку я знаю отличный кабачок. Там бывают шалопаи вроде меня. Место не шикарное, но шампанское подают.
— Но ведь я…
— Не упрямьтесь. Машина заправлена, пора и людям заправиться, — весело воскликнул Тацухико и погнал машину на полной скорости.
В тёмном и несколько мрачноватом кабачке на деревянных некрашеных столах горели свечи. Их колеблющееся пламя тускло озаряло помещение, стилизованное под горскую хижину, бревенчатые стены и лица немногочисленных посетителей.
Сумико впервые очутилась в таком месте.
— А это не бар?! — спросила она вполголоса.
— Нет, что вы. Зауряднейший кабачок, — осклабился Тацухико. — Дешёвенький. Здесь всё почти даром. И керри-райс и хаяси-райс… Бутылочка шампанского стоит всего сто пятьдесят иен.
Тацухико накинул поверх рубашки куртку и, не спрашивая Сумико, притащил бутылку шампанского и тарелку капусты, заквашенной по-русски.
— Прошу вас!
Сумико отпила глоток. По вкусу вино напоминало шампанское. Она пила его на рождество. Не задумываясь, Сумико опорожнила весь бокал. Вскоре она почувствовала в теле лёгкую истому. Щёки её запылали ярким румянцем. — Оку-сан, я должен признаться…
— Знаю, — надув губки, прервала Сумико, — вы нарочно поехали на заправку, чтобы затащить меня сюда.
— Сдаюсь, разоблачили… тогда открою вам другой секрет.
— Разве есть ещё?
— Это не шампанское, а смесь коктейля с сакэ — национальный напиток. Я всегда угощаю этим девочек. И пьётся хорошо, и пьянеешь моментально…
Тацухико говорил откровенно и нагло. Но Сумико это почему-то не смутило. Очевидно, она изрядно захмелела.
Когда они покинули кабачок, солнце висело ещё высоко над горизонтом. Сумико, как сквозь сон, вспомнила, что у неё не приготовлен ужин. И вдруг забеспокоилась: не забыла ли она выключить газ, не оставила ли открытой дверь. Ей представилось, что в квартиру забрались воры.
— Бросьте думать о пустяках, — точно угадывая её мысли, сказал Тацухико, — сегодня вы должны забыть о своих кухонных делах!
Он захлопнул за ней дверцу.
— Везите меня на станцию, — сказала Сумико пьяным голосом.
— Послушайте, оку-сан. Раз уж мы заправились, давайте махнём в Иокогаму. За сорок минут доберёмся.
— Нет! Ни за что… Мне… нужно домой.
— Вот. На моих ровно четыре. Обещаю: к половине шестого будем обратно. Идёт?..
Парень действовал решительно, не давая Сумико опомниться. Она на мгновение задумалась. Перед ней всплыл Кэйдзо, сидящий на веранде под клеткой со скворцом и подстригающий ногти на ногах.
— Только ровно в половине шестого. Не подводите меня.
Почему бы ей в самом деле немного не прогуляться? Почему не совершить небольшое путешествие? Что в этом плохого? Она же не изменяет Кэйдзо. Потом он сам виноват, зачем притащил эту проклятую птицу? Птица ему дороже жены!
Сумико уже не сомневалась в своей правоте.
Удивительный народ — женщины. Всему они находят оправдание. Любому своему поступку, вопреки логике, вопреки очевидности.
По шоссе Токио — Иокогама машины шли в несколько рядов. Но Тацухико так ловко вёл свою малолитражку, что один за другим обходил все грузовики.
— Тридцать минут! Рекордная скорость! Ио-ко-га-ма!!! Ай да я!
— В скромности вас не упрекнёшь, — сказала Сумико.
Парень чем-то ей нравился. Нравилась его самоуверенность, ловкость, с какой он правил машиной, нравилось и чувство опьянения.
— Вам нравится здесь?
— Очень…
— В таком случае требую награды… останьтесь со мной до девяти… ладно?.. — Тацухико настойчиво добивался своего.
— Не могу…
Говоря «не могу», Сумико чувствовала, что вот-вот уступит его настойчивости, и даже испытывала приятное волнение от того, что уступит ему.
В Иокогаме Тацухико погнал машину в сторону иностранного кладбища. Местность была малонаселённой. Кое-где попадались небольшие коттеджи.
Весь горизонт являл величественное зрелище заката. Тацухико неспроста привёз сюда Сумико. Он знал, чем пленить сердце женщины.
Довольный собой, напевая что-то себе под нос, он направил машину на гребень холма, откуда сразу как на ладони открывалась широкая панорама вечернего порта.
«Пора начинать», — подумал вслух Тацухико.
— Что?.. Вы что-то сказали?.. — спросила Сумико, облокотившись на спинку сиденья и блаженно закрыв глаза.
— Я вас люблю… блю… блю… — произнёс знакомый вкрадчивый голос.
Сумико открыла глаза и вдруг громко расхохоталась, вспомнив, кому принадлежал этот голос.
— Ну и шутник вы!.. А ну-ка, остановите машину, я выйду…
Тацухико произнёс эти слова так, как утром произнёс их скворец.
Всё очарование вмиг исчезло. Сумико совершенно отрезвела.
— Сейчас же остановите, не то я закричу!
— Что с вами… в чём дело? — недоумевал Тацухико.
— Вы, кажется, меня не за ту приняли! — с ударением произнесла Сумико. — Я замужняя женщина. Ясно вам? Замужняя!..
Тацухико довёз Сумико до вокзала. Там она села в электричку и через час уже подходила к своему дому.
В окнах горел свет. Увидев свой дом, Сумико так обрадовалась, точно разлука длилась годы.
Кэйдзо был дома. Забыв про утреннюю ссору, он как ни в чём не бывало сидел на веранде и возился со своим скворцом.
— Где ты была так долго? Я умираю от голода!
— Ох, устала. Сейчас что-нибудь приготовлю…
— Почему ты не говоришь, где была?.. Прихожу — дом пуст, двери настежь…
— Ох, прости… я была у подруги… Но у меня такое чувство, будто я вернулась из кругосветного путешествия. Не сердись на меня за утро… давай купим скворца…
Войдя в кухню, Сумико вновь обрадовалась, словно в самом деле вернулась из долгого и далёкого путешествия.
НОВЕЛЛА ДЕВЯТАЯ
ВЕЧЕРНЯЯ ПОСЕТИТЕЛЬНИЦА
— Поймите, разве вы одна?.. У многих женщин такое же горе, — говорила с улыбкой госпожа Сидзуэ Эдзаки посетительнице, немолодой женщине.
Разговор происходил в конторе «Советы женщинам» на улице Тамаги-мати в Токио. Лучи заходящего солнца освещали стену, где висела в скромной рамке Сикстинская мадонна.
Два раза в неделю, по вторникам и субботам, госпожа Сидзуэ, известная своими газетными и журнальными статьями по женским вопросам, принимала здесь посетительниц.
Приходили женщины со всех концов города — каким-то чудом они узнавали о существовании конторы. Большей частью это были жёны пьяниц и гуляк, но приходили иногда и молоденькие женщины, недавно вышедшие замуж, с жалобами на свекровь, а также матери, брошенные детьми.
Госпожа Эдзаки выслушивала посетительниц, вертя в руках карандаш.
Ей почти всегда казалось, что женщины сами виноваты в своих несчастьях, но вслух она, разумеется этого не высказывала а старалась чем-нибудь их утешить.
Госпожа Сидзуэ давно уже пришла к выводу, что женщины приходят вовсе не ради её советов, а просто поговорить, поделиться горем, излить душу. Поплакав вволю, они утирали слёзы и уходили, казалось, с облегчённым сердцем. Так что советы госпожи Сидзуэ практически никакой пользы не приносили. Но госпожа Сидзуэ нисколько этим не смущалась. Она, как некоторые психиатры со своими пациентами, просто давала посетительницам выговориться.
Теперь перед ней сидела обычная клиентка и долго и нудно рассказывала о своём муже, увлёкшемся скачками и переставшем бывать дома.
— А вашей вины здесь нет? — спросила госпожа Сидзуэ. — Подумайте, может, вашему мужу что-то не нравилось дома. Не сразу же он увлёкся скачками?
У госпожи Сидзуэ был свой метод: сначала она сочувственно выслушивала жалобы, затем указывала на неправильное поведение или отношение самой клиентки и в конце концов давала советы. Это была строго разработанная система.