Интересно, сколько ей лет? Она явно моложе меня. На вид лет тридцать, не больше. Во время нашего разговора она курила одну сигарету за другой. Тесная и душная комнатенка фактически превратилась в газовую камеру: от сигаретного дыма першило в горле и слезились глаза.
– Может, у тебя есть вопросы?
– Ага, есть, – кивнула я. – Сколько тебе лет?
Ее глаза сузились.
– Не твоего ума дело, – отрезала она. – Запомни раз и навсегда, что для тебя я – пани Воспитательница. Ко мне следует обращаться только так. От меня в первую очередь будет зависеть, какую характеристику ты получишь. Поэтому не стоит умничать – это не в твоих интересах.
– Мне все равно.
Энергичным движением загасив сигарету в пепельнице, она встала и открыла дверь в соседнее помещение. Там ждала надзирательница, которая конвоировала меня сюда. Она была одета в такой же форменный мундир, как и моя пани Воспитательница, но на ней он болтался как на вешалке. Ее невыразительное мышиное личико обрамляли вытравленные химией волосы. Своим видом она больше напоминала почтальона, нежели человека, способного в случае опасности применить оружие. Даже странно, что у нее нет при себе большой почтальонской сумки. Когда дверь распахнулась, она вскочила, демонстрируя служебное рвение. Однако моя собеседница решила продолжить нашу аудиенцию и снова села за стол.
– Кстати, пару слов о твоих сокамерницах. Кроме тебя в камере еще четыре женщины. Две из них, так называемая парочка, заняты только собой и опасности не представляют, обе воровки-рецидивистки. Третья, как мы ее окрестили – пани Счетоводша, совершила нетипичную растрату. Сидит здесь месяца три. Тетка уже в годах, никто к ней не пристает. А вот последней, четвертой, остерегайся – законченная лесбиянка. Недавно вышла на волю ее любимица, и она из-за этого бесится, как осенняя муха. У нее здесь целый гарем, но ту, которая освободилась, она, кажется, по-настоящему любила. С ней держи ухо востро. Веди себя так, как я тебе советовала: близко не подпускай, о себе ничего не рассказывай. И никогда никому из персонала не жалуйся – капо[2] тебя же и обвинят во всем. Выйдет себе дороже.
На этот раз она решительным жестом распахнула дверь.
– В камеру, – приказала она мышке-охраннице.
При этом ее рука задержалась на дверной ручке, и мне пришлось протискиваться мимо нее. Повеяло запахом дорогих духов, таким же ошеломляющим, как и сама их обладательница. Интересно, что это за духи? Я не очень-то разбиралась в духах и редко ими пользовалась, хотя Эдвард мне постоянно дарил красивые коробочки по случаю очередных годовщин. Грустных годовщин, добавлял он при этом. «Как подумаю, что за время нашего супружества мы с тобой только несколько раз занимались любовью, на душе становится так тоскливо». Интересно все-таки, что это за духи? Может, «Chanel № 5»? У меня когда-то такие были…
Вообще, непонятно, почему я обращала внимание на такие мелочи. Ну какое, к примеру, имело значение, какими духами пользовалась женщина, проводившая допрос? Впрочем, трудно было назвать наш разговор допросом. Скорее это была воспитательная беседа. За два года пора было бы уже привыкнуть к разным людям в форме, которые постоянно мучили меня вопросами и требовали на них ответы, не забывая давать советы. В этом она была совсем неоригинальна. А вот ее облик… Он никак не вязался ни с этим мундиром, ни с окружающим интерьером. Впрочем, то же самое можно было сказать и обо мне. В какой-то момент в голове даже мелькнула мысль, будто мы обе стоим на сцене и играем написанные кем-то для нас роли. Вот-вот кончится спектакль, потухнут огни рампы, и мы снимем костюмы. Она – свой мундир, а я – тюремную робу. Только это был не театр, все происходило на самом деле.
Меня привезли сюда из СИЗО в тюремном фургоне сразу после вступления приговора в силу. Вместе со мной прикатили и мои документы, которые теперь лежали перед пани Воспитательницей. Несколько дней и ночей я провела в камере– одиночке, что было своего рода карантином. Казалось, что меня уже ничем не удивишь, но когда надзирательница, обыскав меня, грубо пригнула мою голову и пятерней начала прочесывать волосы, я вырвалась и прижалась спиной к стене.