— Материя — не хаос, — возразил Кен. — Она подчиняется строгим законам.
— Предположим, — гнул свое Солц, — я еще могу уяснить, как у нас в западных штатах, например, в Большом Каньоне, ветровая эрозия придает скале форму собора. Но если, заглянув внутрь, я увижу еще и аккуратные ряды скамеек, то пойму, что здесь что-то не так.
— Что, если вы сами расставили там эти скамьи?
Бен Солц улыбнулся.
— Хороший ответ!
У него оказалась неожиданно милая улыбка: глаза превратились в щелочки, как от вспышки на солнце, в улыбке участвовало все лицо, как в львином рыке на ассирийском барельефе.
— До чего же мне понравились ваши слова! Вы имеете в виду Космическое Бессознательное? Знаете, Иегова был сначала богом вулканов. По-моему, верующие не должны бояться могущества Вселенной.
— Кто-нибудь, кроме меня, замерз? — спросила Анджела с крыльца. Милости прошу в дом!
Для одних это стало сигналом к отъезду, для других — поводом остаться. Эдди Константин смял свою банку из-под пива и отдал ее Джанет Эпплби. Та водрузила ее себе на грудь, как медальон. Проходя мимо Фокси, Эдди похлопал ее по животу и сказал развязно:
— Подбери брюшко!
Соседский парень сел на пассажирское седло его «веспы». Константин стартовал, выпустив из-под заднего колеса мотоцикла фонтанчик гравия. Секунда — и он скрылся за изгородью из сирени, теряющей прозрачность в преддверии цветения. Кошка в панике выскочила из кустов и безмолвно пересекла лужайку. Из темнеющего леса появлялись дети. Половина из них была как будто в слезах. Нет, плакал один Фрэнки Эпплби. Джонатан Смит и Уитни Торн привязали его к дереву шнурками от его же ботинок, а потом не смогли развязать узлы, пришлось разрезать шнурки. Теперь он остался по их вине без шнурков. Для пущего эффекта он спотыкался, чуть не падал. Гарольд Литтл-Смит бросился ему навстречу, а Джанет, его мать, пухлая и расфуфыренная, осталась на крыльце, провожая взглядом солнце, повисшее в сети ветвей, как светящийся апельсин в авоське. По лужайке брели розоволицая дочь Хейнема и красивый мальчуган с курчавыми черной шевелюрой, словно с картины Гейнсборо, подсвеченный романтичным вечерним солнцем. Галлахер отвесил хозяевам прощальный кивок, взял своего замечательного сына за руку и повел к машине, серому «мерседесу», из высоких окон которого Фокси не так давно впервые увидела Тарбокс.
Солц и Торны побрели в дом. Мужчины, бородатый и лысый, столкнулись в узком дверном проходе, и Торн неожиданно обнял еврея за плечи рукой с зеленым пластмассовым протезом. Солц снова просиял своей львиной улыбкой и что-то сказал. На его слова Торн ответил:
— Со мной так просто не расправишься. Знаешь про стоматологический гипноз?
Они исчезли в гостеприимном доме. Фокси и Кен собрались уезжать.
— Почему вы так торопитесь? — окликнула их Анджела. — Может, присоединитесь к нам? Выпьем по-настоящему.
— Нам пора домой, — ответила Фокси с искренней грустью. Она уже много раз испытывала эту грусть, хроническую печаль воскресного вечера, когда супружеские пары устают от баскетбола, тенниса, прогулок по пляжу или пинания мяча, чувствуют тяжесть наваливающегося вечера, когда вместо игры придется проводить время при электричестве, с капризными детьми, остатками еды, полупрочитанными газетами с их утомительными чудесами и ужасами. В такие вечера брак закрывается, как цветок после заката, и остаток воскресенья становится, как замызганное окно, из которого виден понедельник и вся томительная неделя, когда людям снова придется превратиться в брокеров, дантистов, инженеров, матерей и домашних хозяек, во взрослых — не гостей в этом мире, а его хозяев, несущих надоевший груз обязанностей. Джанет и Гарольд тихо спорили.
— Невозможно! — сказала Джанет громко, отворачиваясь от чужого мужа. Пора спасать Марсию и Фрэнка. Что-то они заболтались.
После этого она и Литтл-Смит забрали детей и укатили в ее бордовой машине. Солнце пронзило напоследок ветровое стекло и высветило во всех подробностях два лица, как лики святых.
— До свидания, — вежливо произнес Пайт Хейнема с крыльца. Фокси успела забыть о его существовании. Эпизод с вывихнутым пальцем так его удручил, что Фокси крикнула ему на прощанье:
— Выше голову!
Уже в машине Кен пожаловался:
— Боюсь, завтра я не смогу разогнуться.
— Тебе не понравилось?
— Спорт — это тяжелый труд. Ты не заскучала?
— Нет. Анджела мне очень понравилась. — Чем?
— Не знаю. Такая изящная, беспечная… Она выше всего происходящего. И, в отличие от всех остальных, ничего от тебя не требует.