Виола молчала. Впервые она слышала от Джона что-то подобное и не хотела все испортить ненужными вопросами. Поэтому просто держала его руку и слушала.
— Я был счастлив, когда меня отослали в школу, — продолжал он. — Это было самым счастливым событием в моей тогдашней жизни. Мы с Перси поступили в Харроу, и я стал еще реже видеться с родителями. На похороны матери я приехал из Кембриджа. Провел здесь два часа и отправился обратно. У меня не было ни малейшего желания находиться здесь, и до смерти отца я сюда не возвращался.
Он вдруг повернул голову и взглянул на жену.
— Ты сказала, что не знаешь меня и хочешь узнать получше. Я никогда не рассказывал о себе. Не хотел, чтобы ты поняла, за какого безответственного типа вышла замуж. Твой брат был прав насчет меня, и я думал… — Он смущенно кашлянул. — Ты, конечно, не соглашалась с ним и считала меня прекрасным человеком. Я боялся, что ты узнаешь, каков твой муж на самом деле.
Он сильно сжал ее руку и продолжил:
— В Кембридже я вел безумную жизнь. Несколько раз меня едва не исключили. Я тратил свое содержание до последнего шиллинга, да еще и в долги залезал. Играл по-крупному. Пил. — Он поцеловал ее руку и отпустил. — Да еще и женщины. Много женщин. С пятнадцати лет у меня были любовницы, которым я дарил роскошные подарки. Да и почему бы нет! Со временем мне предстояло стать виконтом. Я тратил деньги не считая. Не думая, откуда они берутся. Не зная и не желая знать. Я был точным подобием отца, которого презирал.
Виоле было очень обидно, что он так принижает себя. И все же она сознавала, что в его словах немало правды. Если она хочет понять мужа, значит, должна смириться с этой правдой.
— Я так долго не приезжал, что понятия не имел, в каком ужасном состоянии находится Хэммонд-Парк, и, честно говоря, мне в голову не приходило спросить об этом. Окончив Кембридж, я жил в Эндерби, а потом отправился в путешествие по Европе. Где бы я ни находился, отец по-прежнему присылал мне квартальное содержание, а я по-прежнему тратил все до последнего шиллинга. Потом он умер от тифа, и я вернулся в Англию.
Джон широким жестом обвел фермы арендаторов у подножия холма.
— Все это было моим. Какое жалкое наследство! Пока я не приехал сюда, не знал, что, если не отремонтировать сточные канавы, стоячая вода снова вызовет вспышки тифа. Мой отец не единственный, кто стал его жертвой, были еще и десятки других. Объезжая поместье, я был потрясен состоянием дел. Мой отец разорил Хэммонд-Парк. Арендаторы только что не умирали от голода. Скот болел, поля лежали заброшенными, а кредиторы готовы были растащить все, что не принадлежало майорату.
Энтони в свое время пытался ей объяснить, что у Хэммонда нет ни гроша и она получит мужа — бездельника и развратника. Но Виола не желала ничего слушать. Зато теперь боялась пропустить хотя бы слово.
— Должно быть, для тебя это оказалось огромным потрясением, — тихо заметила она.
Джон показал на один из коттеджей под черепичной крышей.
— Там жила девочка лет двенадцати. Звали ее Нэн. Мне сказали, что ее мать недавно умерла. Я осматривал поместье, а она стояла в дверях полуразвалившегося коттеджа — худая, грязная, в лохмотьях. Спросила, не я ли новый хозяин, а когда я кивнул, оглядела мой элегантный костюм. В ее глазах светилось такое презрение, что я растерялся. Пока я жив, не забуду этого взгляда. И ее слов. Они меня преследуют.
— Что же она сказала?
— «Яблочко от яблоньки недалеко падает». А потом повернулась и вошла в дом. Меня словно лягнули в живот, и что-то внутри перевернулось. Я понял, что необходимо действовать. Это мой долг, как хозяина Хэммонд-Парка.
— Тогда ты и решил жениться на богатой невесте.
Ничуть не пристыженный Джон вызывающе воззрился на нее.
— Да. Я настолько отчаялся и испугался, что солгал девушке. Все, что угодно, лишь бы завоевать ее. Я лгал, манипулировал ею, пускал в ход всевозможные уловки и позволил влюбиться в того мужчину, каким она меня считала. И я бы сделал это снова. Я ни о чем не жалею.
Он схватил ее за плечи и поцеловал безжалостным поцелуем, таким же жгучим, как пламя в его глазах, опрокинул на мягкую траву и перекатил в торфяную ямку, чтобы их не могли увидеть из долины. Наклонился над ней и просунул руку под ее голову.
— Я никогда об этом не пожалею.
Она взглянула в гордое лицо своего красавца мужа.
— Я тоже.
— Не пожалеешь?
— Нет, Джон, — искренне ответила она. — Не знаю, когда поняла это, но не жалею, что вышла за тебя. Может, все стало понятно в тот день в лодке, когда ты сложил это стихотворение обо мне.
Она улыбнулась и потеребила локон темно-каштановых волос.
— Ты всегда был красноречивым дьяволом.
Его ресницы слегка опустились. Джон улыбнулся Виоле и положил руку на ее бедро.
— Означает ли это, что мне удастся украсть пару поцелуев?
Виола поджала губы, делая вид, будто обдумывает возможность такой перспективы.
— Это зависит… от того, собираешься ли ты первым со мной мириться?
— Нет.
— Нет? — повторила она, отнимая руку. — И что это значит?
— Я не собираюсь мириться, — объявил он, поднимая подол ее амазонки. — В прошлый раз я это уже делал. Теперь твоя очередь мириться.
Иногда он был совершенно невыносим.
— Мы будем мириться по очереди?
Джон как ни в чем не бывало кивнул, продолжая поднимать подол все выше. Виола с притворным возмущением сделала вид, что одергивает юбку. Но Джон все же просунул руку под слои сукна и муслина.
— Я устал всегда мириться первым, — прошептал он, лаская ее ногу.
— Потому что это ты всегда не прав.
— Самомнение моей женщины не знает пределов! — Его пальцы скользнули вперед и принялись лениво описывать круги на бедре. — Терзаешь меня всю ночь, лежа рядом, и даже не пытаешься поцеловать и помириться, а потом заявляешь, что не сделала ничего плохого?
— Целую ночь, — пробормотала она и закрыла глаза.
Опять по телу разлилось это томительное тепло. Сладкая боль желания, которую он пробуждал своими ласками…
Она сдавалась. И с самого начала знала, что придется сдаться.
— Как ты, должно быть, страдал!
— Больше, чем ты можешь представить. И при этом вел себя безупречно. — Он погладил родинку на ее бедре. — Я жду, Виола. Скажи, что просишь прощения за то, что так бесчеловечно меня мучила!
Виола опустила ресницы, покачала головой и засмеялась:
— А я не попрошу прощения!..
Рука Джона оказалась между ее бедер, и смех тут же оборвался. Виола с тихим стоном выгнула спину. Его пальцы коснулись завитков между ног. Совсем легко. Только чтобы подразнить.
— Скажи, что хочешь помириться, — настаивал он, начиная ласкать то самое чувствительное местечко.
— Не скажу, — выдохнула она, все быстрее двигая бедрами.
— Скажи! — твердил он, не отнимая руки, пока ее не охватило лихорадочное возбуждение.
— Ни за что!
— Прекрасно!
Он отодвинулся и лег на спину.
— О, как ты любишь меня дразнить! — со смехом выкрикнула она, нагибаясь над ним. — Это ты должен извиняться за то, что устроил мне такую пытку! — Она замолчала и провела ладонью по его груди и плоскому животу. — И я страшно отомщу.
Ее рука легла на его чресла. На восставшую плоть. Джон задохнулся, когда она начала расстегивать его брюки. Застонал, когда она взяла его и стала гладить.
Она не теряла времени. Он научил ее этому девять лет назад, и она хорошо запомнила уроки. И сейчас стала ласкать его, пока он не вскинул бедра. Тогда она ослабила хватку, легко проводя пальцем по всей длине его тяжелого стержня вверх и вниз, вверх и вниз, зная, что он изнемогает от сладкой муки. Приблизила губы к его налитой плоти настолько, чтобы он ощутил ее дыхание, и поцеловала самый кончик. Его рука коснулась ее волос, словно он пытался продлить наслаждение. Но она отстранилась и села. Слишком поспешно…