Устроившись под деревом, Бараш положил перед собой чистый лист и углубился в страдания своих героев, как вдруг его внимание привлекла неторопливо направляющаяся мимо Лосиния с каким-то пропеллером в копытах. Пропеллер был насажен на длинный металлический прут и вообще сильно напоминал бумажные флюгеры Кроша и Ёжика.
Решив, что вот она, подходящая аудитория для первого прочтения уже имеющегося текста, Бараш кубарем скатился с холма и припустил следом. – Лосиния! Лосиния, подождите.
Она остановилась, недоуменно наблюдая за запыхавшимся поэтом. – Что-то случилось?
- У меня тут это… стихи. Я бы хотел… послушать, тьфу, прочитать! А что это у вас? – Бараш ткнул копытом в пропеллер.
- Новая мешалка, - терпеливо объяснила она, воткнув конец прута в землю и оперевшись на лопасти пропеллера. – Несу от Пина. Простите, но у меня нет времени.
- Лосиния, я быстро! – Бараш умоляюще сложил копыта. – Я вас провожу! Я должен услышать мнения читателей, чтобы писать дальше.
- Я не разбираюсь в поэзии, - развела копытами Лосиния и снова выдернула прут. – Мое мнение вам ничего не даст. А сейчас извините, мне пора. Мы должны продолжать, - и она развернулась, собираясь уйти. Бараш, пораженный внезапной догадкой, решительно шагнул следом.
- Лосиния, вы плакали.
Пропеллер в ее копыте резко качнулся назад, едва не наградив поэта по лбу. Бараш едва успел увернуться.
- С чего вы взяли?
С того, что у непрошибаемой аспирантки Лосяша, которую вывести из себя, казалось, в принципе невозможно, не могут просто так быть влажные покрасневшие глаза и слипшиеся ресницы, мысленно объяснил себе Бараш, но вслух сказал совсем другое:
- Догадался. Я могу вам чем-то помочь? – Нет, не можете. Бараш, я понимаю, что вам скучно, но у меня полно работы. Извините, - и она решительно зашагала прочь. Бараш озадаченно почесал рог. Чем дальше, тем интереснее… Продолжая размышлять, он вернулся на прежнее место и снова уселся под деревом. Однако творчество не двигалось, и вместо стихов в голову лезло совсем другое.
Нюша, будучи эмоциональной и капризной принцессой долины, с легкостью выдавала фонтан слез по любому поводу. Вышли из моды бантики? Рыдает. Потрескался лак на копытах? Рыдает. Про недостаток общения и комплиментов вообще говорить страшно… Лосиния по сравнению с ней – кремень, ничем не проймешь. Ведь явно же что-то с ней случилось, и все равно как ни в чем не бывало идет работать. Таких женщин Бараш раньше не встречал. За те неполные три дня, что поэт был знаком с аспиранткой Лосяша, его не оставляли размышления о природе этого феномена. Лосиния не была меланхоличной, неприветливой или что-то в этом роде, вовсе нет. Просто вне пределов ее научных интересов говорить с ней было не о чем.
Бараш невольно сравнивал. У Нюши настроение металось белкой в колесе, предсказывать его поэт так и не научился. Это придавало их отношениям особую остроту: то смеется, то гневно верещит, то томно придвигается ближе. Последние дни с ней творится что-то странное: в ее холодности и нежелании проводить время в обществе влюбленного поэта не было ни капли обычной наигранности. Словно ее мысли занимало что-то другое… кто-то другой. Бараш помотал головой. Нет, нет и нет! Прекрасная принцесса может принадлежать только одному рыцарю.
А Лосинию он прошлым вечером пригласил послушать его стихи. Пытаясь вызвать у нее хоть какой-то отклик, около часа вещал на разные голоса, входя в образы своих персонажей. Она вежливо улыбалась, наблюдая за его стараниями, а под конец извинилась, что не разбирается в поэзии. Бараш едва смог скрыть искреннее удивление: Нюша ведь тоже не разбирается, порой ей нравится откровенная ерунда, а творения, над которыми он сидел по несколько недель, называет занудными и скучными. Но Нюша… чувствует. А эта – нет. Бараш поймал ей светляка, принес на копыте трогательное светящееся в подступающей ночи насекомое. Она вновь улыбнулась своей вежливой отстраненной улыбкой, зато потом, когда вконец сбитый с толку Бараш провожал ее домой, прочитала ему целую лекцию о генах свечения, встречающихся у микроорганизмов. Причем здесь какие-то бактерии, когда он держал на копыте маленький ночной фонарик?
И вот теперь – снова. За пределами своих научных изысканий она не чувствует ничего.
Тогда что, скажите на милость, могло вызвать слезы этой странной лосихи, которая осталась равнодушна к самым душещипательным из его творений? Чем больше Бараш пытался это понять, тем больше приходил к выводу, что нуждается в совете. И кто может дать дельный совет очутившемуся на распутье рыцарю, как не опытный старый ворон с бурным, покрытым мраком прошлым.
Оставив бесплодные попытки хоть что-то сегодня написать, Бараш отнес домой чернила и бумагу и направился к Карычу. С ним поэта связывало несколько совместных предприятий, начиная от обучения пению и заканчивая грандиозной аферой по привлечению Нюшиного внимания. В общем, ворону Бараш доверял. Карыч оказался, по счастью, не занят – он разгадывал кроссворд, расположившись в кресле-качалке на лужайке перед домом.
- Доброго утра, мой юный друг! – гостеприимно поприветствовал ворон, распахивая крылья. – Что привело вас в такую рань?
- Два часа дня, вообще-то, - буркнул поэт, усаживаясь на ступеньки крыльца. – Добрый день. Карыч, тут у меня проблема… деликатного характера.
Ворон от любопытства чуть не подпрыгнул в кресле, но вовремя вспомнил, что в его годы такими глупостями не занимаются. – Что ж, всегда готов выслушать, - чинно кивнул бывалый психолог-путешественник, откладывая газету.
- В общем, это… как бы сказать… Карыч, с чем связано, если женщина плачет, но причину не говорит?
Ворон умиленно сложил крылья: неужели отношения Нюши и Бараша перешли на новый уровень? Что ж, в таком случае он поможет всеми доступными способами, благо фантазия пока позволяет.
- Если все именно так, как ты говоришь, то женщина или боится показаться смешной, или речь идет о мужчине. Хотя вообще не похоже на Нюшу, как это ты ее обидеть умудрился?
Бараш нетерпеливо отмахнулся. – Да я не о себе. И вообще, она сама виновата! Нет, я про Лосинию, аспирантку Лосяша, - он поспешно сменил тему в нужную сторону. – Не душа – гранит. Непробиваемая. А сегодня встретил ее, а у нее глаза на мокром месте. Не думал, что она еще способна…
- Ну, мой юный друг… эту способность они никогда не теряют, уж поверь моему опыту. Постараюсь тебе помочь, - Карыч переплел перья и многообещающе хрустнул крыльями. – В свое время я немного разбирался в тонкостях женского характера. Сейчас, конечно, годы уже не те… аспирантка Лосяша, говоришь?
- Карыч, ты самый лучший! – с чувством возвестил Бараш и вскочил со ступенек. – Только тебе и под силу.
Ворон изо всех сил постарался замаскировать самодовольную улыбку под благородное смущение. В долине и помимо него хватало замечательных животных, но вот читать характеры как открытую книгу было под силу лишь ему одному. Аферисту высшей пробы. Для фокусника с его опытом не существовало неразрешимых задач.
Проводив Бараша взглядом – тот воодушевленно подпрыгивал, удаляясь в сторону собственного дома – Карыч сполз с кресла и заинтересованно потер клюв. Давно же в долине не происходило ничего интересного, он уже начинал чувствовать подступающую скуку. И тут на тебе, джекпот! Как в автомате с морковками.
Позволяя себе в силу возраста достаточное количество свободного времени для любимых занятий, старый ворон являлся бессменным собирателем и хранителем местных слухов. Каждый раз, когда в долине появлялась очередная сногсшибательная новость, он представлял себе, как заботливо отряхивает ее от пыли и ставит в коробку, к другим новостям, которые приятно перебирать долгими зимними вечерами, сидя перед камином с чашечкой чая. Карыч хранил их, словно любимые пластинки. И, разумеется, новым, еще не получившим форму экземпляром он просто не мог не поделиться со своей постоянной напарницей. Совунья регулярно перетряхивала его коллекцию слухов, проходясь по ним своей цветастой метелочкой, переставляла их с места на место и совершенно не в том порядке – о боже, женщины! Но именно она придавала его коллекции новый шарм. Ворон удовлетворенно хмыкнул и, заложив крылья за спину, неторопливо двинулся по тропинке в сторону дерева, в котором жила сова. Что ни говори, но прыгать и кувыркаться – это удел молодых, а богатство своих лет Карыч носил осторожно и с гордостью.