Лосяш растерянно моргнул: он не умел успокаивать плачущих женщин. А уж детей – так тем более. Вытянув из кармана халата несколько круглых листов фильтровальной бумаги, он неловко протянул их Нюше. Та прижимала копытца к груди, и по пунцовым от стыда щекам первой красавицы долины уже ползли предательски мокрые дорожки. Иногда Лосяш переставал ее понимать, и в последнее время это случалось все чаще. – Нюша, перестань, ничего страшного. Никаких причин для слез, подумаешь, колба… – не дождавшись от нее хоть какой-то осмысленной реакции, он потянул ее за собой подальше от осколков (и от бадьи, на всякий случай) и, развернув к себе лицом, осторожно промокнул фильтровальной бумагой мокрые Нюшины щеки. – Лосиния, поройся наверху в посуде, там вроде такая же была.
Лосиха собрала битое стекло и удалилась в дом. Нюша к тому времени уже оставила безуспешные попытки сохранить лицо и теперь просто плакала, горько и беззвучно, так непохоже на ее традиционные показные рыдания, каковые она регулярно устраивала по поводу или, чаще, без. Не вполне понимая, как ее успокоить и, что более важно, из-за чего она так расстроилась, Лосяш привлек ее к себе, и хрюшка уткнулась ему в плечо. У нее был шанс. А она… снова выставляет себя дурой. И снова она ребенок в его глазах. – Я… я такая неуклюжая, - сквозь слезы выдавила Нюша и зарыдала с новой силой.
- Глупости, со всеми случается.
- Лосяш! – позвала из дома безупречная ассистентка, с которой уж явно ничего такого не случалось – Нюша, внутренне кипя от злости на саму себя, была в этом уверена. – Тут только маленькие колбы, мы что теперь, по сотне сливать будем?
- Лосиния, ну с тобой-то сегодня что?! – осторожно отстранив Нюшу, ученый вручил ей остатки фильтровальной бумаги, гневно всплеснул копытами и направился в дом. Хлопнула дверь, Нюша вздрогнула, как от удара. Оставшись одна, она потерла бумагой мокрые щеки и, стараясь не шмыгать пятачком, тихо подошла к окну. – Я же сказал, поройся наверху! Вот две колбы, сейчас достану.
- Тише, успокойся. Я достану сама. Лосяш, ты ничего необычного не замечаешь? – Нет, а что я должен заметить? – ученый тоже понизил голос. Лосиния обладала каким-то особым навыком справляться с его гневом.
- По-моему, эта девочка в тебя влюбилась. Когда ты рядом, она даже дышать забывает от волнения. – Лосиния, не говори ерунды, а? Она ребенок, я для нее – старый пень вроде Кар-Карыча.
- Как я любила эту твою черту… пока тебе прямым текстом не скажешь, ты не поймешь, - Лосиния тихо рассмеялась. Дальше слушать Нюша не смогла. Закрыв глаза копытцами, она бросилась прочь.
***
После ночной вылазки Карычу не спалось. Неудовлетворенное любопытство не давало ему покоя, заставляя ворочаться с боку на бок и снова и снова прокручивать в голове разговор с Лосяшем. Поведением Нюши ученый удивлен, но не более того. В отличие от своей энергичной коллеги, ворон не мог столь однозначно сказать, хорошо это или плохо. Конечно, пары бы из них не получилось… он – гений науки, она – будущая светская львица, это и сейчас уже видно. По единому мнению старожилов долины, Бараш был для хрюшки куда более подходящей партией: он находит счастье в том, чтобы любить, она – в том, чтобы быть любимой. Пусть это и звучало немного цинично, но Карыч и Совунья прожили слишком долгую жизнь, чтобы до сих пор оставаться во власти сентиментальных иллюзий. С Лосяшем девочка действительно зачахнет.
Но с другой стороны, даже сквозь призму прожитых лет коллеги не могли отрицать, что первая любовь – прекрасное, хрупкое чувство, и нет ничего прекраснее, чем вспоминать ее без горечи. А если смотреть под этим углом… черт знает, может, и правда, было бы лучше, если бы он ответил? Забыть про годы, их разделяющие, и про разницу мировоззрений, и хотя бы попытаться сделать эту девочку счастливой. Карыч в гневе на непрошеные мысли смял крыльями ночной колпак. Нюша в любом случае останется с разбитым сердцем. Проворочавшись так полночи, ворон пришел к верному, как ему казалось, решению. Он должен поговорить с Лосинией. Белокурая лосиха – единственный ключ: несмотря на долгую разлуку и туманные обстоятельства разрыва, она знает Лосяша как никто другой. Возможно, ее послало провидение. Бараш пусть и дальше строит маловыполнимые планы, а он, Карыч, пойдет своим путем. Хоть какая-то определенность дальнейших действий немного успокоила ворона, и он заснул прежде, чем небо у горизонта начало светлеть.
Просыпался Карыч всегда поздно: Совунья, например, в это время уже обедала. Захватив с собой свежую газету, ворон вышел на улицу – он решил не тратить время зря. Уже на подходе к дому Лосяша Карыч едва не был сбит с ног Нюшей, которая, не разбирая дороги, мчалась прочь. Когда, столкнувшись с ним, хрюшка на мгновение отняла копыта от лица, ворон машинально отметил лиловые струйки вокруг ее заплаканных глаз. Последний раз он видел хрюшку такой, когда прошлой осенью вышли из моды сарафаны. Настоящие, не показные, рыдания можно было легко отличить по этим потекам на ее лице. Карыч не был медиком, и причины такой реакции его не интересовали. Он просто наблюдал.
Даже не поздоровавшись, Нюша исчезла в направлении своего дома. Ворон покачал головой и продолжил путь, и уже через несколько минут его взору открылась хорошо знакомая лужайка с украшенным рогами домом и бадьей во дворе. Реактор этот, к которому Карыч из благоразумной осторожности предпочел не подходить, сегодня выглядел несколько иначе: мешалка крутилась на полную мощность, создавая внутри сосуда воронку бесцветной жидкости. Упомянутая жидкость подавалась в реактор через один из шлангов, тянущихся из окна, и через приоткрытый кран сливалась внизу в большую канистру, распространяя вокруг себя раздражающий эфирный запах. С непривычки ворон закашлялся и торопливо зажал крылом клюв.
- Что это такое? – по большой дуге огибая бадью, скорбно вопросил Карыч. Лосяш и Лосиния, явно его не заметившие, одновременно оглянулись.
- ТГФ, - невозмутимо ответил ученый, словно о чем-то очевидном. – Реактор моем.
- Спасибо, - скептически процедил Карыч сквозь крыло. – Это был риторический вопрос. Вы бы этим дома занимались, вся природа завянет скоро!
- ТГФ летит, - пожала плечами Лосиния. Этот факт, видимо, должен был Карыча успокоить. “Я уже понял”, - мысленно согласился старый путешественник, однако вслух дискуссию продолжать не стал. Подойти ближе он не мог: было жарко, вещество и впрямь безбожно летело. Но и уйти ворон тоже не мог себе позволить. Когда они поставили под слив уже четвертую по счету канистру (три предыдущих гордо красовались на ступеньках) и вновь обратили внимание на гостя, Карыч деликатно кашлянул в крыло.
- Лосяш, я заберу у тебя ненадолго прекрасную Лосинию?
- А? Да, конечно, - ученый кивнул ей и чуть подкрутил кран. Лосиха подошла к Карычу и недоуменно взглянула на него. Она была в заляпанном разноцветными пятнами халате, из прически привычно торчал карандаш. Ворон галантно взял ее под копыто и отвел чуть в сторону.
- Могу ли я просить вашей помощи, Лосиния? – при необходимости он мог задействовать весь свой арсенал светских манер. Лосиха немного подумала.
- Если это в моих силах, я постараюсь вам помочь.
До ее приезда в долину Карыч считал себя знатоком чужих душ. Он гордился тем, что может читать их, словно открытые книги. Лосиния, однако, была для него не просто закрыта, - она была для него на замке.
- Видите ли, - он замялся, старательно разыгрывая смущение. – Я хотел сделать сюрприз Совунье и преподнести ей целебный сбор сушеных трав. Но если я приду лично, это не будет сюрпризом. Вы не могли бы сегодня вечером забрать его у меня и оставить где-нибудь на видном месте: в ее кресле или на веранде… чтобы завтра с утра она нашла этот подарок. Вы окажете мне большую услугу, Лосиния.