И все же… к величайшему своему удивлению, он почти с самого начала понял, что ошибается как раз не Лосиния.
Ученый вытер копытом вспотевший лоб. Нюша… он помнил, как она со своими джентельменами играла в прятки среди его стеллажей с книгами, - помнил так, словно это было вчера. И как он катал ее зимой на санках, потому что она подвернула копыто и горько плакала, что не может бегать. Ее отчаянные попытки казаться взрослой стали для Лосяша полной неожиданностью. И еще большей неожиданностью – то, что он сам, кажется, и был основной причиной происходящего.
Лосяш поймал себя на том, что хочет законспектировать результаты.
Погруженный в свои мысли, он не заметил, как подошел к собственному дому. Из открытого окна маняще тянуло ароматом жареной картошки. Лосяш окинул взглядом отключенную от шлангов стеклянную бадью, кивнул самому себе: вымыть ее сегодня было более разумным решением, чем носиться с канистрами в день нового эксперимента, - и направился в дом.
Лосиния стояла у плиты и, не глядя на сковородку, мешала картошку лопаткой на длинной ручке. В дальнем углу комнаты в двух колбах кипел с хлоридом меди неочищенный растворитель, - именно он сейчас и привлекал ее внимание. Лосиния не слишком любила выбиваться из личного расписания, но поиск посуды для перегонной установки занял больше времени, чем она вообще могла себе позволить. Совмещать два дела лосиха также не любила.
- Сколько ему еще? – поинтересовался Лосяш, кивая в сторону колб. Обработка окислителем обычно занимала не более получаса. Лосиха благодарно кивнула.
- Три минуты. Последи, а то я не успеваю.
Краем глаза наблюдая за кипящей смесью, ученый установил новую колбу в баню, воткнул термометр и принялся цеплять холодильник. Лосиния тем временем управилась с картошкой и переставила сковороду на деревянную подставку на столе.
- Только не говори, что ты сейчас будешь это собирать, - она предупреждающе подняла копыто. – Я не для этого тут конструктор разложила. Да, выключай, всё уже. Сначала поедим, не сбежит твой растворитель.
- Сейчас, я быстро…
- Лосяш! А то я тебя не знаю, - Лосиния, проигнорировав гневный взгляд ученого, решительно забрала последнюю колбу-приемник, которую он намеревался приладить к массивному разветвленному алонжу. – Потом все подключим, я тебе помогу.
Уже почти стемнело, когда они наконец приступили к очистке растворителя. Лосиния молчала, думая о чем-то своем; Лосяш успевал параллельно заполнять рабочий журнал и тоже, кажется, не был расположен к беседе. Капли, падавшие с отводов, тихо звенели о стенки колб.
Несмотря на работающую вытяжку и открытое окно, в комнате чувствовался слабый эфирный запах. Лосиния улыбнулась краем губ. Там, куда она в конце концов вернется, никто не держит бутыли с растворителями в неработающем холодильнике и хроматографические колонки на окне. И, наверно, к лучшему, - старые раны снова затянутся, если их не тревожить.
- Лосяш…
Тихие всплески в четырех колбах. Ученый поднял голову, недоуменно оглянулся. – Да?
- Я все никак тебя не спрошу, - Лосиния прижала уши, и они полностью исчезли в густых волосах. Она немного помолчала, задумчиво перекатывая по столу карандаш. – Когда ты уехал… ты на самом деле думал, что все дело в твоих рогах? Ну, что для меня это важно.
Лосяш отошел от установки и, заложив копыта за спину, принялся мерить шагами комнату. Ощущение какой-то недосказанности, упущенного шанса вспыхнуло как никогда ярко. Он принимал легкомыслие своей молодой аспирантки единственно верным объяснением случившегося. Она ведь женщина, а для женщин внешность всегда имеет первостепенное значение. Поэтому… поэтому и уехал, ничего не объясняя, и даже не поинтересовался потом, как прошла ее защита, кого записали руководителем, да и вообще – как она там. Просто вычеркнул два года своей жизни.
Лосиния спокойно следила за его передвижениями по комнате. Молчала. Какой же она стала… куда делась живая смешливая девочка, которая когда-то появилась на пороге его лаборатории?
- Да. Я действительно так думал. Маленькие рога – это, знаешь ли, несолидно.
- Господи… – лосиха покачала головой: не верила. – Профессор, доктор наук – и вот это. Мне даже добавить нечего. Все, что у нас было, ты разрушил своими домыслами.
- А что я должен был подумать? Если за тобой постоянно таскался какой-то тип – и у него рога были больше! Хотя… я дал тебе самостоятельность, Лосиния, так что тебе нет смысла жаловаться.
Лосиха кивнула. Ей и впрямь не на что было жаловаться: защита летом, ставка научного сотрудника осенью… должность завлаба год спустя. По наследству. Чтобы хоть как-то отвлечься от ноющей пустоты в душе, Лосиния работала на износ.
Она выключила насос, и в наступившую тишину ворвался мелодичный пересвист ночных птиц. – Я никогда не жалуюсь, ты же знаешь. Просто… Лосяш, не ошибайся так больше. Это жестоко и очень больно.
Ученый коснулся ее волос и ненадолго задержал копыто, она чуть склонилась навстречу. О поверхность жидкости в одной из колб ударилась последняя капля, разрушая минутное оцепенение. Лосиния вскочила, привычным движением воткнула карандаш в волосы.
- Давай остальное зальем, уже недолго осталось.
Содержимое последних двух канистр перекочевало в круглодонную колбу. Насадка с термометром вернулась на положенное место, следом снова зажужжал насос. Лосиния бросила взгляд на настенные часы, мысленно прикинула требуемое время.
- Я и не заметила, что уже так поздно… опять мы ночью работаем. А потом, глядишь, снова что-нибудь взлетит.
- Да сейчас-то чему взлетать, - отмахнулся Лосяш, возвращаясь к журналу.
Лосиния примирительно кивнула. Тихо гудела вытяжка, в колбах с новой силой застучали капли. Прохладный ветерок из окна развеивал эфирные испарения, вытесняя их медовыми запахами приближающегося лета.
- Ложись, может? Я послежу за этим всем и выключу, как закончится.
Лосяш почесал рог. – Пожалуй, мысль дельная… Слей только потом куда-нибудь, вон хоть в бутылку. Как выключать – помнишь, да? Сначала снимаешь вакуум, потом только насос.
- Я же только что выключала, - рассмеялась Лосиния, снова вертя в копытах карандаш. – Не переживай, ничего не взлетит, обещаю. Ложись, завтра опять ведь с утра.
Сама она под работающий насос и вытяжку заснуть бы не смогла, но Лосяш не испытывал с этим трудностей: через несколько минут он уже ровно сопел на своей раскладушке. Лосиния придвинула стул к вытяжке и, усевшись к ней спиной, принялась читать протокол эксперимента: собранная установка в постоянном контроле не нуждалась.
Однако сейчас Лосинии никак не удавалось сосредоточиться. Через несколько минут она оставила бесплодные попытки и, отложив тетрадь, вышла во двор. Высоко над долиной стояла луна, из леса доносились птичьи трели и умиротворяющий шелест листьев. После монотонного гудения вытяжки открывающаяся гамма звуков очаровывала своей мелодичностью.
Лосиния закрыла дверь и села на ступеньку. Это место, отрезанное от мира, подобное медленно текущей реке, казалось, принадлежало к другой реальности. После безликих городских толп лосихе временами казалось, что природа здесь – больше чем фон, что сама долина принимает участие в судьбах своих обитателей.
Дорожка перед домом была сплошь исписана формулами. Лосяш, увлекаясь, мог писать на чем угодно, заразил этим и свою аспирантку. Лосиния покосилась на закрытую дверь, из-за которой продолжало доноситься мерное гудение, и вновь отвернулась, всматриваясь в темную громаду леса. Сколько лет прошло с того дня, когда ей впервые пришло в голову это поверхностное натяжение… Поступая в аспирантуру, она и знать не знала, что это такое.
Лосяш, биолог по специальности и химик по призванию, имел тесные связи с соседними кафедрами. Среди его сотрудников почти не оставалось тех, кто сумел увернуться от многочисленных совместных проектов, и по этому поводу неугомонный завлаб регулярно зарабатывал проблемы на свою голову. Что, впрочем, никоим образом не влияло на его тактику руководства: подчиненные разбирались в оргсинтезе лучше, чем в специальностях, по которым защищались, а в длинных списках публикаций, что выходили из его лаборатории, хорошо если треть имела отношение к биологии. Но Лосяш был гением, его сотрудники уверенно держали самые высокие по институту индексы результативности, а огромное количество совместных исследований давало дополнительное финансирование, позволявшее лаборатории популяционной генетики существовать достаточно независимо.