— А ведь Ульхта мы как раз в камере нашли… Замкнутого…
— Мы когда, Николай, в той камере замки меняли? — строго посмотрел на Прошкина шеф.
— Так зачем нам их менять? Они ж крепкие, еще со времен царизма остались — от монастыря. Тем более что ключ всего один был, — Прошкин осекся.
— У нас — один. А всего сколько их при царизме сделали, ключей этих? Может, добрый десяток! Мог ведь такой же у фон Штерна, с тех достопамятных времен, заваляться. Вот и попал в нехорошие руки Генриха, который это спектакль и устроил — чтобы психологическое давление оказать на такие вот, — слегка опьяневший от пива и распалившийся от собственных открытий Корнев, легонько постучал Прошкина по лбу, — идеологически нестойкие умы!
Убрал руку и тут же посочувствовал Прошкину:
— Ты, Николай, тоже что-то бледный и потный весь… Так ведь и до болезни недалеко. А все болезни, как известно, от нервов. А нервы от чего?
Прошкин пожал плечами — он мог только предположить, что нервы — от природы, но обнародовать такой безыдейный вывод поостерегся.
— От того, Прошкин, что нет у тебя личной жизни, — подытожил Корнев.
— Нету — за работой некогда ведь! Да и война начнется не сегодня — завтра… — попытался оправдаться Прошкин, весьма польщенный заботой начальника.
— Я тебе, Прошкин, на выходные отпуск дам, — повеселев предложил Корнев, — специально чтобы ты с девчонками познакомился да в кино или в клуб сходил. Выбор супруги — это же вопрос стратегический! Не только для тебя лично — для Управления нашего, потому что ты, Прошкин как коммунист и ответственный работник себе уже не принадлежишь! Да и парень ты у нас видный, при должности — тебе надо не с вертихвостками знакомиться, а серьезными, ответственными девушками. Докторшами, инженершами — кто по партийной линии выдвинулся, например, или с теми же нотариусами — архивариусами. Ведь должно же быть где-то заключение о смерти Деева? Хотя бы копия, или упоминание, или даты в какие-то реестры внесены? Ну не бывает так в Советской стране, чтобы была официальная бумага, а следов от нее никаких не осталось! Заодно и поищешь…
14
После такого разговора душевное состояние Прошкина меньше всего располагало к обустройству личной жизни. От мысли, что придется чмокать в щечку пропахших корвалолом и карболкой врачих в белых колпаках или пожимать выпачканные в чернилах пальчики нотариусов, Прошкина била мелкая нервная дрожь. Перед глазами всплывали то разрисованное рунами тело Ульхта, то качался полупрозрачный висельник. А в ушах снова и снова тихо позвякивающие колокольчики из жилища Баева или звонко сыпалось стекло от разбитых выстрелом песочных часов. Голова тупо болела, словно сжатая тисками, а во рту было сухо и горячо — сколько ни пей… Прошкину хотелось упасть на свежую, зеленую траву, глотнуть чистого воздуха, поднять глаза к небу, свободному от фабричного дыма, и обрести единственно возможную духовную опору…
Прошкин вдруг четко и ярко осознал, как ему следует провести этот непредвиденный выходной. Он поедет в Прокопьевку. Навестить отца Феофана — просто излить измученную в суровых испытаниях душу! Решение было принято, и оставалось только придумать, чем порадовать скучавшего в деревенской глуши старика. Прошкин открыл рабочий сейф — он был доверху набит сокровищами из дома фон Штерна, изъятыми, но еще не внесенными в описи вещественных доказательств, наткнулся взглядом на серебряную шкатулку, в которой хранилась колода старинных карт с изысканными гравюрами. Прошкин хмыкнул и взял шкатулку в руки. Чем не подарок — говорят, насчет картишек Феофан силен, сокамерники даже прозвали его «Трефовым» отнюдь не за большой нательный крест… Вот и перекинутся в картишки с бывшим служителем культа.
Кадровый пасьянс отца Феофана
Посвежевший от сельской жизни отец Феофан сидел за столом сельской библиотеки и, поправляя новые очки в стальной оправе, почитывал номер «Комсомольской правды», закусывая политические новости пышными оладьями с медом. Происхождением этих даров природы Прошкин интересоваться не стал. Что грамотный поселенец, занимающий должность помощника библиотекаря, «помогает» председателю колхоза Сотникову строчить речи для ответственных мероприятий и даже стряпает статьи в журналы «Сельская жизнь» и «Культурное садоводство» за его подписью, не знал только ленивый. Увидав Прошкина, тосковавший о полной тайных интриг светской жизни Феофан искренне обрадовался:
— Доброго времечка, Николай Павлович, какие новости? Угощайтесь, что-то вы совсем осунулись… — и подвинул к нему оладьи и крынку с молоком.
— Устал… Отдохнуть хочу от городской пыли и жары. От работы. Вот даже в картишки перекинуться некогда, да и не с кем… — Прошкин пододвинул Феофану затейливую шкатулку и с удовольствием принялся за оладьи.
Феофан снова поправил очки, извлек колоду из шкатулки и принялся перебирать и раскладывать карты длинными холеными пальцами. Движения его были настолько профессиональными, но при этом утонченными и артистичными, что сравнить их можно было скорее с руками фокусника, чем с действиями карточного шулера.
— Это, Николай Павлович, полная колода Таро, так называемый «большой аркан» — все семьдесят восемь карт; она большей частью не для игры, а для прорицания применяется, — просветил Прошкина ученый Феофан, — а колода, которой играют, — те самые общеизвестные «тридцать шесть картей — четырех мастей», собственно, усеченный вариант подлинного Таро, именуется цыганской. Легенда гласит, что полную колоду привезли еще во времена крестовых походов с Востока. Оттого сию мантическю систему еще называют по географическому признаку — «Египетским Оракулом», — Феофан пребывал в прекрасном расположении духа и, чтобы ободрить и поразвлечь поникшего Прошкина, тщательно смешал карты, пододвинул колоду Прошкину и спросил: — Итак, о чем желаете узнать у Оракула, любезный Николай Павлович?
Прошкин облизнул мгновенно пересохшие губы и полушепотом спросил:
— Когда война начнется?
Феофан строго взглянул на Прошкина поверх очков из-под изогнутой почти что под прямым углом брови:
— Прошкин! Для ответа на такой вопрос не стоит обременять Вселенную. Загляните в любую газету — там крупным буквами черным по белому написано: никакой войны не будет! Во всяком случае, с Германией! — Феофан перевернул газету и указал на передовицу, объясняющую глубокий политический смысл подписания пакта о ненападении между Советским Союзом и Германией. — Так что потрудитесь задать простой бытовой вопрос, имеющий для вас высокую эмоциональную значимость!
Прошкин на минуту задумался, сдвинул колоду и сформулировал вопрос:
— Как одному казенному валету избежать смертельной опасности?
— Ну вот, совершенно другое дело!
Феофан, просветлев лицом, принялся вытаскивать и раскладывать карты рубашками вверх, а потом снова посуровел и, перевернув две карты, находившиеся как раз в центре, продолжил просвещать Прошкина:
— В королевском дворе классической колоды Таро нет привычного теперь валета. Валет — с позволения сказать, гибрид вот этих двух карт — рыцаря и пажа. Итак, я понял, что коль скоро они относятся к масти мечей, лицо, о котором вы спрашиваете, имеет воинское звание?
— Имеет, — удивленный Прошкин чуть не ляпнул, что звание совершенно такое же, как у него самого, но тут же больно прикусил кончик языка и быстренько перевел разговор в нейтральное русло: — А почему из двух карт вдруг получилась одна?
— Получилась совершенно не вдруг! А в результате сложных исторических процессов, — Феофан откашлялся и продолжал: — Многие тогда, да и сейчас считают, что иерархия Таро — метафора организации рыцарского ордена. Всякий орден имел сложную двойную структуру внутренней подчиненности. Но основой ордена были собственно рыцари — chevaliers de justice, — произнес с французским прононсом Феофан, постучал ногтем по карте, изображавшей закованного в доспехи персонажа на красавце — коне с грозно поднятым над головой мечом, затем снял очки, потер переносицу и продолжил свой исторический экскурс: — Кавалеры поступали в орден в трех возрастах — в совершеннолетии, в малолетстве — то есть до пятнадцати лет, и, конечно же, из пажей Великого Магистра — главы ордена. Вот вам и сам паж, — палец Феофана уперся во вторую открытую карту. Ее украшала гравюра очаровательного лет десяти мальчугана в старинной одежде со свешивающимися до пола рукавами и узконосых башмаках с несоразмерно длинным мечом в руках. — В тринадцатом веке, когда во Франции правил Филипп Красивый, наиболее богатый и весьма влиятельный рыцарский орден — орден тамплиеров, или рыцарей Храма, был обвинен в ереси, его тогдашний великий магистр Жак де Моле с ближайшими сподвижниками после суровых истязаний плоти казнены, а гонения на орден простерлись столь далеко, что даже карта, обозначавшая членов ордена — рыцарей, — исчезла из колоды, а паж трансформировался в безликого валета. Хотя я лично, — увлекшись, продолжал Феофан, — не столь приземлен в трактовке мантической системы Таро и разделяю мнение тех, кто видит в ней метафору мира и творения — ибо все, что ни есть — доброе или дурное — результат Божьего Промысла!