— Вот чего он алчет и за что смерть готов принять? Возложить на себя печать Мастера? — возопил Феофан. — Ради власти и славы! Посредством знания сокровенного таинства! Так в том оно и состоит, что путь к Божественному свету краток и прост, как выдох младенца, а путь греховный долог и тяжек неизбывно! И нет в нем смертного успокоения! — Феофан опомнился и уже сам резко перевернул еще одну карту. Здесь изображалось огромное водяное колесо со множеством пытавшихся удержаться на нем мифологических существ. Часть их неудержимо падала со спиц в кипящую воду. Иные же, напротив, поднимались на верхушку колеса, освещенную солнечными лучами.
Феофан все так же неодобрительно продолжал:
— Чтобы избежать смертельной опасности, ему следует уехать. Да, его спасет дорога за море, она же приведет к исполнению его дерзких планов. Но тому, кто хочет пересечь море, следует сперва научится плавать… И тогда жизнь его будет долгой. Увы, слишком долгой для счастливой жизни… Тут уж поверьте мне, Николай Павлович, долгая жизнь плохая замена счастью!
И добавил, когда Прошкин уже стоял на пороге:
— Вы хотели знать, когда начнется война? Так помните — подлинная война уже идет, она не прекращалась ни на минуту! А теперь ступайте… Господь с Вами! — добавил порядком уставший за время длинного разговора Феофан и, опустив веки, перекрестил Прошкина.
Смущенный таким жестом даже больше, чем всем услышанным раньше, Прошкин быстренько выбежал из библиотеки.
15
Прошкин вытащил с заднего сиденья автомобиля приятно поскрипывающую под тяжестью съестных припасов вместительную плетеную корзину, которой по собственной инициативе снабдил его отзывчивый к бытовым нуждам сотрудников НКВД председатель колхоза Сотников, и, предвкушая сытный ужин, зашагал по дорожке к дому. Николай Павлович занимал часть каменного домостроения из двух комнат с отдельным входом и большой верандой, увитой лозой с кислым и мелким виноградом. Окна кухни и гостиной уютно светились, и Прошкин даже возмечтал, что его новый постоялец — Субботский — догадался вскипятить воды к ужину. Ужин, конечно, громкое слово — снеди, кроме овсяного печенья, которое привез с собой Леша из Питера, в доме у Прошкина, обедавшего обычно в столовке Управления, не водилось. Колхозный сувенир ситуацию менял кардинально. А уж воды накипятить — дело минутное!
Прошкин с оптимизмом толкнул обитую дерматином дверь и замер на пороге, просто-таки как Командор из «Маленьких трагедий» Пушкина, едва не выронив тяжелую корзину. Было от чего окаменеть! На кожаном диване рядом с круглым дубовым столом восседал Субботский и не кто иной, как Баев… Они разглядывали огромный фолиант, обтянутый потертым бархатом фиолетового цвета, при этом переговаривались и хихикали, как две барышни — курсистки! На столе красовался натюрморт из трюфельных конфет, покоящихся среди кружев упаковочной бумаги в иностранной жестяной коробке, и бутылка розового вина с нарисованным на этикетке старинным замком. Да, именно розового — Прошкин не знал, верить ли собственным глазам, но в граненых стаканах, которыми воспользовались его гости за неимением в хозяйстве достойных такого содержимого бокалов, плескалась прозрачная жидкость именно такого цвета!
Наверное, так принято среди сотрудников столичного НКВД — ходить в гости к товарищам по службе, как к девицам на выданье — с бутылкой дорогого вина и шоколадкой. Спасибо хоть без букета! Конечно, Прошкин понимал, что ждать от такого эстета, как Баев, презента в виде поллитровки водки и пары атлантических селедок или килограмма молочных сосисок, по меньшей мере, глупо. Но от банки заграничной тушенки, коробочки шпрот или палочки копченой колбаски он не отказался бы. От таких мыслей у Прошкин голодная слюна потекла обильней, чем у многострадальной собаки Павлова. А вот розовое вино — это уж слишком! Хотя виноват Прошкин, как всегда, сам — никто за язык не тянул Сашу в гости приглашать.
Пауза явно затягивалась, и Баев как наиболее дипломатичный из присутствующих поздоровался с виноватыми нотками в голове:
— Добрый вечер, Николай Павлович. Я вот решил к вам заглянуть…
— У нас с Александром Дмитриевичем, как выяснилось, масса общих знакомых! — радостно сообщил Субботский и в подтверждение развернул фолиант, оказавшийся альбомом с фотографиями, так, чтобы он был виден Прошкину, все еще стоявшему на пороге.
— Скажите пожалуйста, какое совпадение, — пробурчал Прошкин и спешно удалился на кухню вместе с корзиной, принялся разжигать примус, чтобы вскипятить наконец-то воды и изготовить кофейку, прежде чем приступить к замечательным дарам полей.
Прошкин механически крутил ручку кофемолки и размышлял над серьезной дилеммой. Во-первых, и сама эта тяжелая посеребренная кофемолка, и старинная медная джезва, и даже объемистый джутовый мешок с кофейными зернами были позаимствованы Субботским из дома фон Штерна, в чем он и признался честно Прошкину. Прошкин согласился, что все эти предметы для науки, как и для следствия, интереса не представляют и пригодятся в их холостяцком хозяйстве гораздо больше, чем самому покойному. Зато с точки зрения сухой буквы закона Баев — единственный наследник своего формального дедушки, пусть даже он и трижды ему не кровный родственник, и все, что не представляло интереса для следствия в доме Александра Августовича, являлось теперь личной собственностью Саши. А ну как глазастый змей Баев признает в кофемолке семейную реликвию и устроит скандал со слезами? Прошкин быстренько пересыпал намолотый кофе в жестяную банку и убрал кофемолку в шкаф — подальше от Сашиных зорких глаз. Да еще и эта вкусно пахнущая корзинка. Без всякого дедуктивного метода понятно — Прошкин был в деревне, а значит, общался с Феофаном!
Ох, да пусть думает что заблагорассудится!
Когда так сильно хочется есть — не до глубоких умствований!
Прошкин сглотнул голодную слюну и продолжал раскладывать яства по тарелкам, потом поставил все это на поднос, доставшийся от прежних хозяев, и прямо с подносом отправился в гостиную.
Баев то ли не был голоден, то ли слишком сильно боялся таинственных отравителей, во всяком случае, он не ел. Сугубо для приличия отломил несколько крошек от куска кулебяки и с отсутствующим взглядом потягивал вино, пока Прошкин и Субботский вовсю уплетали сельские деликатесы. Не переставая жевать, Субботский принялся делиться с Прошкиным своими открытиями. Он, оказывается, имел счастье знать отца Александра Дмитриевича. Да, да. Лично. Ну не близко, конечно, но несколько раз общаться с покойным Дмитрием Алексеевичем, когда тот был еще живым и достаточно здоровым, чтобы командовать дивизией. Но это еще не все! Вот то, что Александр Дмитриевич, как выяснилось, имеет родственное отношение к Александру Августовичу — университетскому корифею и многолетнему учителю и вдохновителю самого Субботского, — вот это действительно новость! Вот уж действительно, в жизни нет ничего случайного!
Лично для Прошкина, в этих фактах никакого великого открытия не было, он даже был уверен, что следующим пунктом восторгов Субботского будет то, что он в студенческие годы странствовал в компании Ульхта — что и подтверждала фотография, показанная Прошкину Баевым на заре их знакомства. Конечно, ничего такого выдержанный Прошкин Субботскому говорить не стал, а напротив, слушал его внимательно, время от времени поддакивал и даже, как настоящий артист, изображал на лице интерес. Стоит сказать, что по мере того, как Субботский насыщался, речь его по форме становилась все более связной и плавной, а ее содержание действительно интригующим! Неудивительно, что студенты уважали и любили своего молодого педагога! Алексей был прекрасным лектором. Итак, Субботский, иллюстрируя философский тезис о том, что в жизни нет ничего случайного, повествовал о давних событиях, которые к его знакомству с дедушкой Александра Дмитриевича, а потом и с его отцом — комдивом Деевым отношение имели весьма отдаленное.