— Жги! — ответили ватажники.
Аниська, схватив бидон, выбежал на крыльцо, обильно полил керосином стены, углы, подоконники. Насгребав соломы, подложил под крыльцо, зажег. Тяжелое пламя медленно обняло хижину, как бы нехотя стало облизывать сыроватые, смоченные керосином бревна, выросло до самых облаков, распушилось там пышной багрово-рыжей вершиной. Весело трещали и шипели доски, от них веяло летним зноем, смолистым запахом соснового клея.
Ватажники ходили вокруг пожарища, потирая руки, и деловито переговаривались:
— Славно горит старый режим.
— Жгет добре. Только подкладывай…
Через полчаса пышное дерево костра увяло. Подточенная огнем, рухнула крыша хижины. Метель золотисто-красных искр взметнулась к небу, осыпаясь на камыши. А еще через час на месте старого кордона остались только груды дымящейся золы да закоптелых кирпичей. Густой сумрак, на время потревоженный пожаром, снова опустился на займище.
Партизаны входили в хутор ночью. Никем не занятый хутор был тих и безлюден. Ни одного огонька не теплилось в окнах. После продолжительной отлучки ватажники врывались в родные хаты нежданно-негаданно. Напуганные и обрадованные жены висли на шеях мужей. Визжала и прыгала вокруг отцов детвора.
Успокоив мать, Аниська снова ушел из дому и целую ночь, не выпуская из рук винтовки, бродил по улицам. Он все еще ожидал возвращения калединцев, но калединцы не возвращались.
На рассвете дождь перестал, с чистого предвесеннего неба пахнуло морозной, покалывающей щеки стынью.
Обессиленный Анисим вошел в хату. Не раздеваясь, он присел на полу, у теплой печки, и незаметно уснул. Федора любовно подложила под голову сына подушку, уселась у изголовья. Так просидела она до восхода солнца. Анисим спал, откинув руку. Тут же, прислоненная к печке, стояла его винтовка.
Разрисованные морозом окна порозовели, потом заиграли пламенем. Занимался погожий февральский день.
Мимо окон промелькнула тень. Федора вскочила, заслоняя собой сына, настороженно встала у двери. По стуку костыля, доносившемуся из сеней, она узнала Панфила Шкоркина и успокоилась.
Панфил, с почерневшим от бессонно проведенной ночи лицом, но с веселыми искорками в глазах, вошел в хату.
— Егорыч, вставай живей, большевики идут! Скорей! Уже подходят к станции! — закричал он, тряся Анисима за плечо.
Анисим вскочил, схватил винтовку. Партизаны выбежали во двор. На станции уже собралась вся ватага. Павел Чекусов, Панфил Шкоркин, Максим Чеборцов, Илья Спиридонов стояли на путях, всматриваясь в туманную даль утра.
Встречать большевиков сбежались мужики, детвора, бабы. Подкатило несколько подвод, груженных пшеничными хлебами, вяленой рыбой, ситами с салом, пирогами.
На одной из подвод стоял седобородый и прямой, как гвардеец, Иван Землянухин, смотрел из-под ладони на тянувшийся вдоль железнодорожных путей проселок. Ему было поручено вручать входившим большевикам подарки. В помощь ему были назначены наиболее бойкие женщины хутора — Маринка Полушкина, Лушка Ченцова, Федора Карнаухова, Ефросинья Шкоркина. Они стояли у подвод, с нетерпением поджидая гостей.
Павел Чекусов построил партизан на перроне станции в две шеренги. На правом фланге встал Анисим с самодельным знаменем в руках, сшитым женой Чекусова из куска поношенного кумача. Анисим сжимал ясеневое древко, все больше волнуясь, вглядывался в сторону, откуда должны были появиться советские войска.
Наконец в солнечной дымке показались всадники. Они спокойно рысили прямо по железнодорожным путям, направляясь к станции.
— Едут! Едут!.. — пронеслось по рядам партизан и по толпе.
Бабы, набрав полные руки калачей и пирогов, кинулись на пути. Румяная черноокая красавица Маринка, одетая в праздничную кофту, выступила вперед, высоко подняла над головой блюдо с пирогом.
— Маринка, сатана! — кричала ей завистливая некрасивая Лушка. — Ты завсегда вперед окорока свои выставляешь. Вот он секанет тебя палашом!
— Ну и пусть! Может, нового муженька себе среди большевиков найду, бабоньки! — звонко, засмеялась Маринка. — А то от старого и досе с фронту ни слуху, ни духу. Я уж и так ссохлась без мужчины, побей бог.
Разъезд приближался. Чекусов хотел встретить его по всем правилам военных церемониалов, с отдачей рапорта и соответствующих приветствий. За время действительной, а потом фронтовой службы он хорошо изучил все мелочи строевого устава и теперь был готов ради торжественного случая со всей серьезностью блеснуть перед товарищами-партизанами своими знаниями.