Анисим и Василиса Ивановна вошли во флигель. Дрожащей рукой женщина зажгла лампу, осветившую пустую нахолодавшую каморку, аккуратно прибранный верстак, пилочки, отборники, развешанные по стене. Василиса Ивановна опустилась на табуретку, сжала на коленях маленькие сморщенные руки. Анисим не находил слов утешения, молча, выжидающе смотрел на нее.
— Не узнала я вас, милый человек, извините. Горе затуманило мне глаза, — сказала Василиса Ивановка, — Сколько вас собиралось к Игнаше… Да и изменились вы очень.
Василиса Ивановна подняла на Анисима опухшие от слез глаза и вдруг всплеснула руками, воскликнула:
— Ах, милый человек! Чего же я не скажу вам, где Олимпиада Семеновна. Уехала она от нас. Такая была уважительная да славная молодаечка.
Привстав с табуретки, охваченный тревогой, Анисим спросил:
— Где же она, тетенька, говорите скорей?
— Увезли ее. Налетели корниловцы, прибежал какой-то казак и уволок ее, сердешную. Даже одеться не дал толком. А ведь она, милый человек, в положении. Только и успела крикнуть, что уезжает в Рогожкино, А уж как плакала она да убивалась. Жалко было смотреть. А теперь вот нету ее. И Игнаши нету… Завтра их всех хоронить будут, — и Василиса Ивановна зарыдала.
— Не надо так. Успокойтесь, — только и смог сказать Анисим. Он чувствовал, что каждую минуту может разрыдаться.
— Пойду я, Василиса Ивановна, — вдруг заторопился он, здоровой рукой натягивая на голову шапку. — Вы уж меня извиняйте.
— Куда же вы, милый человек? Посидите, погрейтесь. Я самоварчик поставлю… — вытирая слезы и всхлипывая, спохватилась Василиса Ивановна.
— Я после зайду, тетенька. После…
И не успела Василиса Ивановна что-либо ответить, как Анисим рванул дверь, выбежал на улицу.
Узнав в штабе, что дружина задержится на несколько дней в городе, Анисим получил отпуск и ранним утром был уже на пристани.
Там он встретил знакомых рыбаков и на одной из санных подвод по донской ледяной дороге в тот же день добрался до хутора Рогожкино.
Смеркалось, когда, простясь с подводчиками, Анисим берегом направился к Сидельниковым. Вдали, примыкая к Дону, по-зимнему неприветливо чернел голый сад. Одиноко, заброшенно мерцали огни хутора. Но несмотря на глухомань, близость фронта ощущалась и здесь. Кой-где во дворах стояли подводы, раздавались оживленные голоса. В хутор недавно вошла какая-то красногвардейская часть.
Анисим ускорил шаг. Сердце стесненно билось. Досадной тяжестью обвисала поддерживаемая перевязью левая рука.
Лохматый цепной кобель во дворе Сидельниковых встретил Анисима бешеным лаем. Анисим старался обойти его, но вдоль крыльца была протянута проволока, по ней скользило кольцо цепи, и кобель свободно бегал от сарая к куреню. Прорваться к крыльцу не было никакой возможности.
Цепь громко лязгала, пес надрывался от лая, но из дома никто не выходил; только в освещенном окне показалось чье-то бородатое лицо и в ту же минуту скрылось.
Быстрым взглядом Анисим окинул просторный, очищенный от снега двор. Все здесь говорило о зажиточной, нерушимой годами жизни. Добротная конюшня, каменные пристройки, ледник, сетной лабаз, дом на высоком фундаменте, расписанный в зеленую и голубую краску, резное с железными петушками крыльцо, большие светлые окна…
Гнев перехватил горло Анисима. Не помня себя, Анисим выхватил из кармана ватника наган и хотел было уже пристрелить разъяренного пса, но в это время дверь куреня отворилась, и на крыльцо вышел высокий седобородый старик в синем, окантованном красными шнурками чекмене.
— Кого надоть? — по-хозяйски строго спросил он.
Еле сдерживая себя, Анисим спросил:
— Максим дома?
— А ты что за человек? Отколь?
— Сначала убери собаку, дед, а потом будем балакать. Иначе я ее прикончу. Убери, говорю! — Анисим угрожающе поднял наган.
Старик медленно сошел с крыльца, оттянул рвущегося волкодава к закуте, сказал с ненавистью:
— Грабить пришел, анахвема? Так тут уже были и без тебя…
Анисим взошел на крыльцо, ударил ногой в дверь. Старик забежал наперед, загораживая собой вход в горницу.
— Убивай, анчихрист!.. Тьфу! Кто ты, нечистый?
— Про Анисима Карнаухова не слыхал, дед Антон? Да не трясись ты, тебя я не трону. Где Липа, дед, скажи, да не виляй хвостом!
Старик не ответил.
Анисим оттолкнул его плечом, вошел в горницу. В просторной комнате царил беспорядок. Валялись на полу снопы камыша, стояли раскрытые сундуки, домашней рухлядью был завален угол. Половина стены увешана староверскими, древнего письма, иконами, перед коричневым ликом Иисуса, вытянувшего кверху два тонких перста, жарко горит лампада из розового стекла.