Выбрать главу

Сход закончился избранием нового хуторского совета и земельного комитета. В совет вошли: от иногородних — Анисим Карнаухов, председатель; члены: Ерофей Петухов, Илья Спиридонов, Иван Землянухин, Панфил Шкоркин; от казаков — Павел Чекусов, Иван Журкин, Андрей Полушкин.

Сход расходился медленно. У здания хуторского правления, а теперь — совета, до самых сумерок, возбужденно разговаривая, бродили казаки и иногородние, обсуждая новый закон о земле. В окне бывшего атаманского кабинета до глубокой ночи блестел свет: там, разбирая хуторские дела, заседал новый совет.

17

Далеко за полночь пришел домой Панфил Шкоркин. Он развязно ударил костылем в дверь и, когда сонная Ефросинья отворила ее, важно посмотрел на жену, прошел в хату. Ефросинья недоумевала: давно она не видела Панфила таким. Она решила, что муж под хмельком, и уже хотела осыпать его зычными упреками. Панфил остановился посредине тускло освещенной хаты, игриво подмигнул жене, ударил себя кулаком в грудь.

— Хозяин хутора! Я — хозяин хутора, это тебе не чорт собачий! Слыхала?

— Опять хлебнул, антихристова душа! — возмутилась Ефросинья. — Опять, наверное, связался с Голубом и поминаешь старое.

— Цыть, Фроська! — беззлобно прикрикнул на нее Панфил. — Чего ты понимаешь, бисова баба! Ты разумей: я — член советской власти.

Панфил подошел к старому, засиженному мухами зеркалу, подбоченясь и отставив хромую ногу, с ребячьей, простодушной гордостью вгляделся, в свое неясное отражение.

— Панфил Степаныч, здравия желаю! — обратился он к самому себе и поклонился. — Панфил Степаныч Шкоркин, ты — хозяин хутора. Управитель хутора… И-и, Панфил Степаныч, и до чего ты дожил, а?

Панфил засмеялся, покрутил лохматой головой.

Ефросинья смотрела на мужа так, будто окончательно решила, что он спятил с ума.

Проснулся Котька, сын Панфила, подошел к отцу в одной рубашонке, смотрел на него заспанными испуганными глазами.

— Папаня-я, — жалобно протянул он, думая, что отец выпивши и сейчас начнет буянить.

Но Панфил вдруг подхватил сына на руки, с давно невиданной нежностью прижал к себе, покалывая его щеки своей жесткой бородой, заговорил:

— Чудные вы, сынку с матерью! Вы думаете, ваш хромой батька выпил? И у него нету совсем ума? Эх, вы… Избрали вашего батьку в хуторской совет. Вон какие дела, сынок… Оказывается, есть у вашего батьки ум. Хотели его атаманы да полковник Шаров пулями истребить, да не вышло. Все общество сказало: «Панфил Степаныч, вот ты, голодраный рыбалка, садись в совет и держи крепко в руках наше право».

У Ефросиньи отлегло от сердца. Но ей все еще не хотелось верить. Она сердито сказала:

— Как же! Так тебя там и послушали и вместо атамана посадили! Обдурили тебя.

Новая мысль вдруг испугала ее.

— И чего ты лезешь не в свои сани? Или забыл про тюрьму? Давно ли тебя этапным порядком гоняли? А теперь опять захотелось?

Панфил долго, настойчиво успокаивал жену, против обыкновения не злобился на нее за упрямство.

— Молчи, Фроська! Теперь мы заживем по-новому. Вот справлю дуб и буду рыбалить. Землю получу: огороды, бахчи будут, хлебушка посеем…

Ефросинья постепенно сдавалась. Лежа в постели, она рисовала себе сытую жизнь. Все будет теперь у нее. Вот и леваду под огород надо будет в совете выпросить, и корову купить, и хату поправить.

Яркие мечты уносили ее далеко из сумрачной хаты, еще хранившей следы нужды и недавнего горя. Теперь Ефросинье тоже казалось, — горе и нужду можно было вымести из хаты, как ненужный, надоевший хлам; у дверей, как нарядная счастливая невеста, стояла светлая жизнь, и надо было впустить ее уже в чистую, просторную хату…

18

Утром, едва забрезжил рассвет, к промыслам Полякина стали сходиться рыбаки.

Панфил Шкоркин с несвойственным для него проворством еще с вечера обошел рыбачьи дворы и слово в слово, и кое-что прибавив от себя, передал о решении хуторского совета реквизировать имущество прасола.

Безлюдный до этого, заглохший промысловый двор снова ожил. В прохладной синеве утра вспыхивали красноватые огоньки цыгарок, слышались сиплый кашель, веселый смех.

Обеспокоенный необычайным сборищем, старик-сторож подошел к рыбакам, выставив из воротника тулупа белую бороду, спросил:

— За чем добрым пожаловали, граждане рыбаки?

Ерофей Петухов, после избрания его в члены совета проявлявший необычайную смелость, придвинулся к старику.

— Иди, диду, к хозяину и скажи: общество пришло устраивать реквизицию. Так и скажи — реквизицию.

Дед вытаращил опухшие спросонья глаза: