— Говорила тебе, окаянному, не садись на атаманово место, так не послушался, — продолжала хныкать Ефросинья. — Куда тебя понесет, чертяка, с хромой ногой?
Тут Панфил так посмотрел на жену, что она сразу смолкла.
— Ты гляди! — пригрозил он и крепко прижал к себе сына.
— Папаня, и я с тобой пойду, — потирая грязным кулачком глаза, просил Котька.
— Ну, ты еще! — недовольно пробормотал Панфил и, опусти в сына на землю, кинулся к дубам.
Но Ефросинья все же успела догнать его у самого берега, сунула ему в руку узелок с теплыми лепешками. Панфил обернулся, махнул рукой.
Анисим и Павел Чекусов отдавали последние распоряжении. Малахов даже находил время уговаривать рыбацких жен, весело подшучивать:
— Не тужите, бабочки, ненадолго отчаливаем. Советскую власть теперь не задавишь. Крепше тут держитесь друг за дружку, да языками лишнего не болтайте. Будут вас беляки да немцы за языки тянуть, так вы только помалкивайте. А самое главное — друг друга не выдавать.
Ефросинья недружелюбно косилась заплаканными глазами на Малахова, на Анисима, ворчала:
— Взбаламутили народ, аспиды. Посманивали людей, все жизню какую-то сулите, а где она, эта жизня? Окромя горечка, ничего не видно.
Стоя на дубе, Анисим увидел на берегу мать, Варюшку, Липу с Егоркой на руках. Он спрыгнул на берег, подбежал к ним. Он все время собирался зайти домой, чтобы проститься с семьей, но сейчас, на виду у ватажников, смутился при мысли, что придется, подобно Панфилу, уговаривать жену.
К немалому его удивлению, Липа не плакала.
Анисим посовестился при всех обнять ее. Он только пожал ее руку и поцеловал прильнувшего к ее груди Егорку. Встретившись взглядом с потухшими глазами жены, попытался улыбнуться.
— Не горюй, Липа. Мы будем недалеко, в камышах, — сказал он и вернулся на дуб.
— Отгребаемся, что ль? — крикнул с кормы Павел Чекусов.
В эту минуту, саженях в ста от берега, на гребне бугра, в прогалине переулка, сбегавшего вниз, к Мертвому Донцу, появилась группа конных. Всадники сразу поразили всех своим чужеземным видом. Их каски мутно отсвечивали под солнцем. Толстозадые кони, сдержанные на резвой рыси, нетерпеливо перебирали ногами. Появление немцев было столь внезапным, что партизаны, начавшие было отгребаться от берега, на мгновенье растерянно опустили весла.
Немцы тоже не сразу поняли, в чем дело. Толпа женщин и детей на берегу, мирные рыбачьи баркасы не внушали ничего воинственного. И только винтовки за плечами партизан заставили драгунского офицера-баварца повнимательнее присмотреться в бинокль.
— Ребята, да ведь это же германцы! — крикнул Павел Чекусов.
Щеголеватый вид всадников, так хорошо знакомый ему по не забытым еще картинам германского фронта, вдруг разгорячил кровь.
— Ложись к бортам! — скомандовал он лихо. — По немецкой кавалерии пальба взводом!
Партизаны, залегая у корм и бортов, не слушали команды, открыли беспорядочный огонь.
Бабы и детвора с визгом кинулись под прикрытие промысловых строений.
Только теперь немцы поняли, в чем дело. На секунду они смешались. Один всадник свалился с седла, лошадь взвилась на дыбы. Переулок был узким и мешал всадникам развернуться, принять боевой строй.
Лежа у кормы, Анисим видел, как немецкий командир выхватил шашку, — она ослепительно блеснула на солнце, — круто повернул коня. Разъезд скрылся за хатами, но не прошло и минуты, как с бугра, из-за каменной изгороди, ограждавшей чью-то леваду, рассеивая по хутору раскатистое эхо, застрекотали выстрелы. Немцы стреляли, засев в леваде. Пули свистели над головами партизан, с булькающим звоном взрывали воду.
Павел Чекусов судорожно рвал из коробки пулеметную ленту, всовывал в медную горловину пулеметного замка; Анисим помогал направлять ее, руки его дрожали. Неторопливо застучал старый «Максим». Чекусов, горбясь, деловито щурил глаз, держась за деревянные ручки магазинной части, нажимал лапку спуска.
Дубы уже успели отойти за деревянные лабазы, стоявшие у самого берега. Свинцовый град, осыпавший тихую реку, прекратился.
— Никак, отступили? — сказал Чекусов и выпустил ручки пулемета. — Ну, теперь, ребята, надо живее уходить. Разъезд отбили, теперь навалится целая сила.
Дубы ускоряли бег. Гребцы все чаще взмахивали веслами. Рядом с дубом Анисима шел дуб Малахова. Анисим, глядя бинокль в сторону удаляющегося берега, увидел камышовую крышу своей хаты, торчавшую из зелени садов, представил хозяйничавших в ней врагов, и сердце его болезненно сжалось.
Прикрыв глаза согнутой в желобок ладонью и выставив в дверь седую бородку, Осип Васильевич осторожно наблюдал за тем, что делается на промыслах, у облепленного людьми причала.