Анисим молчал. Чуть слышно шелестели под ветром высушенные солнцем верхушки старого камыша. В небе туманились звезды. Восток начал заметно белеть. Откуда-то донесся чуть слышный петушиный крик, напомнил о мирной домашней жизни. В соседнем ерике закрякали дикие утки.
Анисим, словно придя в себя, оглядел ошеломленных речью Пантелея товарищей, сказал внятно и твердо:
— Хорошо, Пантелей Петрович. Долго сидеть без дела в займище мы не намерены. Мы порешим, что делать. А пока — всем разойтись.
Ватажники разошлись, а Анисим, Павел Чекусов и Малахов уединились в шалаше для совещания.
— Мои думки такие, — сказал Анисим: — завтра же в ночь сделать налет на хутор, освободить арестованных и увести с собой народ, какой еще остался. Теперь, я думаю, охотников отсиживаться по хатам и ждать смерти не так много осталось.
После недолгих споров было решено до наступления утра выслать разведку.
— В Недвиговку пойду я. — предложил Малахов.
— Ты — председатель ревкома, Яков Иванович, тебе нельзя, — запротестовал Анисим.
— Поэтому мне и нужно идти, — настаивал Малахов, — Такую разведку, где должно разнюхать, какие замки на тюгулевках висят и какие немецкие часовые ходят, нельзя доверить кому-нибудь другому. Я пойду в хутор не для того, чтобы откупаться своей жизнью за арестованных, а чтобы вызволить их. Мы освободим их, ежели не вслепую будем действовать, и сделаем так, что все они будут в займище. И отряд наш станет вдвое больше. Тогда-то и можно ударить по немцам и белогвардейской сволочи.
Новый план захватил Анисима. Ему самому хотелось пойти с Малаховым, чтобы проникнуть в свой хутор, хотя бы украдкой взглянуть на разоренное карателями родимое гнездо и узнать о судьбе семьи. Он представил себе груду дымящегося пепла с закоптелой кирпичной печью посредине, озверелое лицо Сидельникова, окровавленное тело Липы. Ненависть начинала жечь Анисима.
Партизаны разошлись по дозорам, табор притих, в камышовом шалаше, прикорнув на часок, спали Павел Чекусов и неугомонный Панфил, а Анисим ходил по грядине, томясь раздумьем.
Тьма рассеивалась. Небо на востоке румянилось. Павшая за ночь роса огнисто отсвечивала на кустах поникшей осоки.
Анисим направился к шалашу и встретился с Малаховым. Бородатое лицо Якова Ивановича выглядело бледным, озабоченным.
— Ты готов, Яков Иванович? — спросил Анисим.
— Я готов, — ответил Малахов. — Сейчас ухожу.
Анисим склонил голову, задумался. Малахов положил на плечо товарища руку:
— Ты не сомневайся, Егорыч. Я лучше, чем кто-нибудь, сделаю все, что надо. Там будет нужна твердая рука ревкома. Меня люди знают и не выдадут.
— Будь осторожнее, Яков Иванович, — предупредил Аниська и по-сыновьи обнял Малахова, поцеловал в пропахшие табаком усы.
— Иди. Мы будем ждать.
Малахов ушел. Анисим, Павел Чекусов и Панфил Шкоркин проводили его до тайной займищной тропы.
Совсем рассвело, когда Малахов осторожно выбрался из камыша, присел в глубокой промоине, покрытой иссохлой прошлогодней осокой. Впереди, совсем близко, текла мутная река, за ней на взгорье лежал хутор. Малахов свернул цыгарку, закурил и стал всматриваться в знакомые переулки и дворы. До хутора было не более полуверсты, и можно было видеть, что делали люди в каждом дворе, кто подымался в гору или сходил вниз, к реке.
Несколько раз Малахов пытался подобраться к берегу и не мог: вдоль реки рыскали группы конных, у моста через реку стоял немецкий патруль. По суетливой рыси драгун, ехавших вдоль берега, было заметно, — они опасались перебираться на другую сторону реки. Потом они все-таки проскакали по мосту и скрылись в займище. На мосту остался один часовой, который совсем не был страшен. Железную дорогу можно было пересечь подальше от моста. Часовой мог и не остановить человека, одетого в рыбацкую одежду. А встретятся хуторские — разве выдадут они своего?
Оставаться же в займище, вблизи хутора, и ожидать ночи было вдвойне опасно. Ежеминутно мог нагрянуть разъезд, и человек, прячущийся в прибрежном чакане, привлечет большее подозрение. Нет, надо теперь же перебраться в хутор.
Яков Иванович привстал и еще раз внимательно быстрым взглядом окинул пустынные переулки. На гребне горы мирно белела хата Малахова. Во дворе мелькнул белый платок.
«Дочка, а либо жена», — подумал Малахов.
Он вылез из промоины и неторопливым шагом дошел до берега. Еще с ночи он высмотрел оставленный в неглубокой заводи чей-то каюк и теперь смело направился к нему.
Берег все еще оставался безлюдным, только на противоположной стороне у рыбных лабазов суетились люди.