Яков Иванович влез в каюк и через минуту был на другой стороне. Перейдя железную дорогу, тем же спокойным, уверенным шагом направился он по узкому переулку в гору.
«Если встретятся теперь дроздовцы, разве узнают они, кто я?» — мелькнула дерзкая мысль.
Как всегда, Яков Иванович верил в свою находчивость, в доброе расположение к нему хуторян.
Подымаясь в гору, он встретил рыбака Афанасия Лычкова, своего соседа. Увидев председателя ревкома, Лычков даже присел от неожиданности.
— Як… Як… Яков Иванович! — заикаясь, залепетал он. — Господи сусе!.. Живого вижу чи мертвого?..
Яков Иванович таинственно подмигнул, оглянулся, поднял палец, пошутил:
— Раньше Иисуса Христа воскрес. Христос завтра воскреснет, а я — нынче. Не пугайся, Афоня.
— Яков Иванович, — испуганно бормотал Лычков, — да чи ты в уме? Дроздовцы в хуторе… Метись отсюдова, а то нарвешься.
— Ты — молчок, что меня видел, — предупредил Малахов и, чтобы пустить по хутору бодрящую весть, соврал: — Сейчас большевики уже за Донцом — целая дивизия. Ночью наступать будут. Иди и всем расскажи об этом.
Лычков обрадованно кивнул головой.
Малахов благополучно добрался до своего двора, всполошил своим нежданным приходом домашних, до ночи отсиживался на чердаке, а в сумерки к нему уже сходились оставшиеся в хуторе верные люди. Правда, их было не так много, но это были старые ватажники — надежные ребята.
На следующую ночь немецкое командование было ошеломлено неслыханной дерзостью нижнедонских партизан. После полуночи в хуторе вдруг загремели выстрелы, начался переполох, заметался собачий брех.
Когда комендантский немецкий взвод и каратели Автономова прибежали к каменному лабазу, где, ожидая казни, томились обвиняемые в большевизме рыбаки, — то в нем никого не оказалось. Часовые были сняты, а заключенных и след простыл: все они уже были на другом берегу Донца, в займище.
В хуторе остался только Малахов: он считал свою миссию незаконченной, — надо было освободить людей и в соседнем хуторе — Синявском.
На рассвете Малахов, выйдя из хаты Афанасия Лычкова, у которого он скрывался последнюю ночь, пробирался по переулку в степь. Из церкви шли рыбацкие жены с куличами и яйцами в белоснежных узелках. Некоторые бабы узнавали Малахова, говорили: «Христос воскрес!» И Малахов отвечал полушутливо: «Воистину наши воскресли!»
Уверенность в том, что его не выдадут свои хуторяне, все больше укреплялась в нем. Вдруг из бокового переулка донесся быстро нарастающий конский топот. Малахов оглянулся, хотел было спрятаться за каменную стенку и не успел. С беспечным видом, чтобы не возбудить у карателей подозрения, Малахов вынужден был продолжать свой путь.
Пыля и сдерживая под гору взмыленных лошадей, мчались по переулку дроздовцы. Впереди, помахивая нагайкой, скакал Сидельников. Малахов едва успел посторониться. Отряд в восемь человек промчался мимо и остановился.
— Стой! — крикнул один из всадников и махнул Малахову нагайкой.
Двое белесочубых казаков — верхнестаничников порысили к нему. Загорелые лица, запыленные красные фуражки, пропитанные потом до черноты гимнастерки с трехцветными угольниками-шевронами на рукавах напомнили Малахову что-то давно знакомое, враждебное. Ему даже показалось, что в одном из казаков он узнал знакомого пихреца, когда-то служившего у полковника Шарова.
— Слышь, станичник, ты здешний? — спросил казак, подозрительно оглядывая Малахова.
— Здешний, — ответил Яков Иванович и, переведя взгляд на других казаков, почти в упор встретился с желтыми внимательными глазами Сидельникова.
И надо же было подъехать ему в эту минуту! А кто из рогожки неких рыбаков не знал Малахова? Бакланьи глаза Сидельникова мгновенно расширились, он ошеломленно разинул рот.
— Ребята! Да ведь это сам Малахов! — закричал он диким голосом.
Дроздовцы уже срывали из-за спин винтовки. Малахов выхватил из кармана штанов наган, выстрелил в Сидельникова, но промахнулся. Удар шашкой плашмя парализовал его руку.
Казаки спешились, кинулись на Малахова с шашками. Но Сидельников знал, с кем имеет дело, остановил их.
Малахова привели в светлый, стоявший неподалеку от церкви дом под железной крышей. Это был дом бывшего атамана. В просторной горнице, среди тюлевых гардин, множества фотографий и икон, сидел взбешенный бегством заключенных, не спавший всю ночь Дмитрий Автономов. На столах белели чистые скатерти, на широких блюдах высились желтые, в сахарных шапках, куличи, обложенные крашеными яйцами.