Малахов вошел в горницу первым. Он был бледен. Позади Малахова, с револьверами и обнаженными шашками, стояли конвоиры.
— Ну-с, то-ва-рищ Малахов… — протянул Автономов, но Яков Иванович резко перебил его:
— Я тебе не товарищ, ваша благородия.
— А-а, вон что… — недобро усмехнулся сын попа и закричал: — Тогда ты бандит! Сволочь! Это твоих рук дело — освобождение партизан?
Малахов молчал.
— Это ты отбирал у казаков паи и отдавал хамам?
Спокойно и твердо Малахов ответил:
— Мы отбирали землю у богатых, будь то иногородний, а либо казак, все едино. Так нам велит советская власть. А вы, белая сволочь, вместе с Красновым продали немцам донскую землю! Вы, белогвардейская шатия, и немцы помешали нам, но мы все равно добьемся своего — восстановим свободную жизнь для всех людей без разбору — будь то казак, а либо иногородний.
Автономов, дернув плечом, прошелся от стола к столу.
— И как скоро вы думаете это сделать?
— Как только уничтожим всех белых гадов и таких субчиков, как ты!
С трудом сдерживая себя и стараясь говорить как можно спокойнее, Автономов сказал:
— Я знаю, ты организовал побег партизан, Малахов. Ты что думал, мы тебя не поймаем? Где расположен отряд Карнаухова — скажи?
Он подошел к Малахову вплотную:
— Я могу тебя пощадить. Еще не поздно. Проведи мою сотню в камыши — и…
Автономов не успел закончить фразы, злобный плевок угодил ему в переносицу.
Автономов отскочил, батистовым платком вытирая лицо. Конвоиры крутили Малахову руки.
— Уведите его! — хрипел Автономов. — В расход! Сейчас же!
Малахова увели.
На краю хутора Недвиговского, у Мертвого Донца, зеленеет сочной пахучей осокой, буйным конским щавелем неширокий пустырь. Здесь, под старой одинокой вербой, грустно опустившей к земле свои гибкие ветви, расправились дроздовцы с Малаховым и четырьмя только что арестованными рыбаками.
Когда после залпа Малахов и с ним двое партизан еще продолжали жить, дроздовцы пустили в дело шашки. Но и этого им показалось недостаточно. Они сложили под вербой пять изрубленных на месиво тел в одну кровавую кучу и бросили в нее две гранаты.
На другой день Автономов должен был двинуться в займище со своей сотней, приданной взводу немецких солдат.
Ростов был уже занят немцами. Линия фронта протянулась от Батайска к Азову. Ватажники действовали теперь в тылу, нападая на немецкие разъезды. Из занятых немцами хуторов в гирла уходили новые партии казаков и иногородних. После расправы с оставшимися в хуторе партизанами остановить этот тайный поток было невозможно. Автономов понимал, что никакие списки не помогут теперь уберечь редеющие ряды верных Краснову казаков от пагубного поветрия. Не ожидал он, что столько хлопот доставит ему карательная экспедиция и желание лично расправиться с хуторскими большевиками.
Он рвался теперь за частями Дроздовского, ушедшими далеко вперед, хотел поскорее очутиться в Новочеркасске, в атаманском дворце, чтобы отпраздновать долгожданную победу. Тщеславные мечты не давали ему покоя. Ему начинало казаться, что он занялся мелкими делами, и никто не замечает его усердия.
Крайне недовольный собой, Автономов повел сотню в гирла.
Узнав о гибели Малахова, партизаны решили пробиваться к Азову на соединение с частями Красной гвардии. Целую ночь Анисим просидел у ерика, глядя на черную воду остановившимися глазами. Панфил Шкоркин подходил к нему, молча клал руку на плечо, тяжело вздыхал.
На заре со стороны Азова послышались орудийные отрывистые удары. Теперь не было сомнений, — фронт придвинулся к Дону, придонские станицы и хутора — Рогожкино, Обуховка, Елизаветовская — были в руках немцев. Прорваться к красным можно было только через фронт или гирлами в обход, с выходом в Кагальник.
На тесной, окруженной плотной стеной камышей грядине собрались ватажники. Совещание длилось недолго. Мнения разделились. Горячий и нетерпеливый Чекусов настаивал на том, чтобы тотчас грузиться в дубы и водным путем пробиваться на Кагальник. Как всегда гневный и неспокойный, он доказывал, что ожидать больше нечего.
Но пробраться через фронт, хотя бы и на дубах, днем и с малым количеством патронов, в то время, как вдоль гирл уже шныряли немецкие разъезды, было рискованно.
Партизаны решили дождаться ночи и под прикрытием темноты выйти на дубах гирлом в море, а оттуда на Кагальник.
Теплые, пропахшие болотной сыростью сумерки опустились на гирла, когда отряд Автономова углубился в займище. С востока продолжал дуть ровный весенний суховей. В меркнущей синеве неба дрожали тусклые звезды. Ветер, казалось, раздувал их, как тлеющие угольки.