Хмельно оглядываясь, с нетерпением ждал продажи своего дуба и мержановец Прийма. Ничего другого он не хотел покупать. Потерять дуб, который десятки раз выручал его из беды, казалось ему немыслимым. Возможная потеря дуба теперь, на торгах, пугала его больше, чем первая потеря в заповеднике.
Он мысленно отыскивал соперника в будущей купле и заранее проникался азартным желанием набавлять цену до конца. Потная рука его сжимала кошелек, как камень, которым он собирался сразить будущего своего противника.
Егор и Аниська, волнуясь все больше, выжидали оценки заранее облюбованного дуба. Они решили не мешать Прийме, зная, что большой дуб на семь пар весел не отнять у мержановца никому.
— За меньшой будем втроем драться, — сказал Егор Аниське. — Ваське надо сказать, чтоб рубли накидывал. И сетку, что рядом с волокушей лежит, надо взять обязательно.
— И сетку заберем, — успокаивал отца Аниська, но чувствовал неуверенность.
Черкесов объявлял оценку, вахмистр стучал молотком, казначей получал деньги, писарь — худой, белобрысый казак, строчил карандашом в конторской книге.
Наконец в продажу пошел дуб мержановца. Прийма встрепенулся, расправил широкие плечи, будто приготовившись к кулачкам. На лице его заиграла дерзкая усмешка. Он сразу обратил на себя внимание своим воинственно-вызывающим видом.
— Семьдесят пять! — крикнул Прийма, сразу перекрыв оценочную сумму на десятку.
Выявились соперники. Их было двое. Прийма видел их разгоряченные лица, огонь азарта в их глазах.
— Семьдесят пять. Кто больше? Продано, раз — объявил Черкесов.
— Восемьдесят! — задорно подал голос конопатый казачок.
— Восемьдесят пять! — небрежно кинул Прийма и подмигнул своему соседу.
— Девяносто! — жидким тенорком заявил Шарапов и переглянулся с Полякиным. Тот молчал, усердно тер мокрым платком лысину.
Прийма набавил пятерку и бросил на Шарапова презрительный взгляд. Толпа притихла. Сумма росла, новые оценки надстраивались одна над другой незримыми этажами. Задира-казак не отставал. Лицо его налилось кровью, глаза потемнели. Точно захирелый, заглушаемый более могучими соседями подсолнух, тянулся он из массы голов, старался перекричать всех. Было заметно, как он, натуживаясь, приподнимался на носках.
— Девяносто пять! — взвизгнул он, как бы изнемогая. Емелька, ухмыльнувшись, перекрыл. Сумма скакнула до сотни. Все крепче сжимая в кармане шаровар туго набитый кошелек, Прийма назвал новую цену.
— Вот кроют, — сказал Аниська отцу, поеживаясь, как от озноба.
— Сто пятнадцать! — прогудел Прийма. Тщедушный казачок отстал, скрылся в толпе.
Теперь у мержановца остался один соперник — Шарапов. Он бойко откидывал голову, словно командовал, выкрикивал цену. Аниська горел одним желанием, чтобы победа была на во стороне Приймы. И вдруг грянул молоток. Емелька под общий смех плюнул, спрятался за спину Полякина.
— Я сказал — никому не отдам дуба. Хоть полсотни карбованцев переплатил, а взял, — радостно сияя глазами, кричал на всю площадь Прийма.
После покупки сети очередь драться за дуб перешла к Егору. Чехонная сеть отняла у Егора изрядную сумму денег, сверток, спрятанный под кушаком, стал значительно легче. Аниська стоял рядом с отцом, называл сумму. Снова ввязался в торг назойливый казачок. Сиплый тенорок его Аниська старался перекричать своим звонким, молодым голосом. Но казачок не отставал, кричал по-кочетиному. Полякин, будто довольный тем, что противником оказался Егор, с особенным воодушевлением наращивал цену.
Кровь стучала в висках Егора, горло пересыхало от волнения. С каждой, вновь названной суммой дуб становился все желаннее. Егору казалось, что он уже изучил все его качества, знал их давно и что не было дуба лучше и красивее. Егору можно было набавлять до ста пяти: больше денег не было. Покупать же каюк после стольких раздумий и тревог касалось невозможным. Егор с надеждой оглядывался вокруг, как бы ища поддержки, но лица рыбаков были безучастными, и только Малахов подбадривал спокойной усмешкой.
— Девяносто пять! Кто больше? — огласил Черкесов.
— Девяносто шесть! — крикнул Аниська.
— Девяносто восемь! — прибавил Осип Васильевич и отошел в тень.
— Сто! — перекрыл Егор и затаил дыхание. Рука вахмистра спокойно лежала на молотке. Он будто не слышал названной Егором суммы. Егор и Аниська смотрели на Крюкова ненавидящими глазами, чувствовали, как рука, подстрелившая Панфила, убивает их надежды своей неподвижностью.
Прасол вышел из-под навеса, отчеканил: