— Насчет чего? Говори — не задерживай.
— Да вот насчет запроданной селедки, — не без ехидства заговорил Аниська. — Оно, кажись, и ничего, да только не слишком ли дешево у Аристархова закупили?
— Как это — дешево? — опешил Полякин.
— Да очень просто. На каких это счетах вы так обсчитали Аристархова, а? По-моему, за четыре пуда по восемьдесят копеек — три рубля двадцать уплатить надо, а вы уплатили сколько?
Леденцов громыхнул счетами, перегнулся через стол.
— Пай Семена Аристархова удержан за долг. И разговору ни о каких деньгах не может быть.
— А ты помалкивай! — угрожающе подался Аниська к счетоводу. — Мы тебе и не столько еще рублей припомним. Ты, должно, с рыбаками еще не разговаривал, так поразговариваешь. — Аниська обернулся к прасолу. — Так вот, Осип Васильевич, надо отдать Аристархову деньги. А долг я вам отрыбалю. За мной запишите.
— Да ты кто такой? Что ты за цаца такая, что пришел сюда распоряжаться? — гневно выкрикнул Полякин, колыхнув животом.
Осознав вдруг всю дерзость непрошенного посетителя, он стал теснить его к двери, размахивая кулаками. Аниська отступал, спокойно усмехаясь:
— Да вы не шумите, а уплатите деньги по-хорошему. А ежели вам жалко, скажите. Знать будем вашу добрость.
Заложив руки в карманы штанов, Аниська уперся плечом в дверь, небрежно выставил ногу, презрительно щурил затуманенные злостью глаза.
— Что? Понравились чужие рыбальские копейки, да? Какие медом, небось, помазанные, — сладкие. Вы их понюхайте, Осип Васильевич. Они аристарховскими сиротскими слезами пропитаны… — Аниська оскалился! — A-а… Вы, должно, их на панихиду Аристархову оставили, да?
— Вон! — взвизгнул Полякин. — Гриша, чего же ты смотришь?
Леденцов услужливо вывернулся из-за стола, схватил Аниську за воротник грубой просмоленной рубаха.
Все остальное произошло очень быстро.
Выпростав из кармана каменно-твердый кулак, Аниська с силой двинул им в толстое ненавистное лицо Гриши и, почувствовав приятное облегчение, ударил счетовода, уже лежачего, еще раз в пухлый выбритый подбородок.
Не слушая отчаянных выкриков прасола, Аниська выскочил из конторы, рысью побежал между бочек и ящиков к реке.
Широкоплечий грузчик лениво преградил ему путь. Аниська рванулся, оставив ему рукав, в несколько прыжков достиг берега.
Егор кинулся навстречу сыну.
— В какое дело влип, говори, чортов сын?
— После расскажу, а сейчас тикать надо, папаня! — кинул Аниська, отпихивая каюк от берега и залезая в него.
Илья, крутивший цыгарку, опустил в недоумении кисет.
— Гляди, кум, никак, сам прасол сюда жалует. Аниська, что ты натворил, а? Тю-у, всей бандой сюда бегут.
Егор, переживший не одну проказу сына, только руками разводил.
Аниська уже сидел в каюке, потряхивая взлохмаченным чубом, отгребался от берега.
По пояс в воде за каюком брел Васька, выслушивал торопливые приказания друга.
— Вечерю, когда смеркнется, в займище доставишь. Свистнешь три раза — отзовусь, — торопливо наказывал Аниська.
Все еще ничего не понимая, Егор стоял на берегу.
И только Панфил да лежавший попрежнему под сараем Шарапов тихонько догадливо посмеивались.
Отплыв на середину Донца, стоя в каюке и размахивая, картузом, Аниська выкрикнул с презрением и досадой столпившимся на берегу грузчикам:
— Ну чего всполошились, трусы чортовы?! Не вздумайте искать по дурости. Все одно не дамся.
Подогнав каюк к противоположному берегу, он скрылся в камыше.
Со стороны конторы спешил к берегу прасол. Глаза его напряженно выискивали кого-то среди рыбаков.
— Где Егор Карнаухов? — грозно опросил Полякин.
Егор выступил:
— Я… Что случилось, Осип Васильевич? Никак, побили кого?
Ткнув пальцем в Карнаухова, Аристархова и Илью, прасол неожиданно выпалил:
— Ты, Егор, и ты, Семушка, и ты, Спиридон, сейчас же забрать селедку обратно. Григорьевич! — обернулся он к вымазанному с головы до пят рыбьей слизью весовщику, — сгрузи им селедку обратно, сколько принял. Да только ихнюю. Обязательно!
Григорьич, хромой и хилый мужик, покорно заковылял в весовую.
Егор, Илья и Панфил ошалело переглянулись.
— За что же такое издевательство? Купили селедку, а теперь назад? Ведь пропадет же она! — рванулся было к прасолу Егор.
Илья опять остановил его.
— Не горячись. Не так узелок завязался, чтоб враз его распутать. Да за нас, кажись, хлопчик твой добре отблагодарил. Глянь-ка на Гришку — вот разукрасился, а?