— Правда, что погиб наш Стоян? — будто мимоходом, спокойно и печально спросила она Джурина, который стоял посреди двора, провожая связных.
— Погиб, — коротко ответил Джурин, глядя в снег, словно стыдясь того, что всякая мысль о смерти была далека, непонятна и чужда ему. — Погиб, погиб, — дважды повторил он, будто стараясь уверить себя в том, что и такое случается в жизни.
Гибель Стояна заставила пожилую женщину задуматься о всех людях, что прошли за последнее время через ее дом.
Перебирая их в памяти, одного за другим, она вдруг невольно сказала вслух, обращаясь к своему Перо:
— Сколько мы хороших людей перевидали, Перо, за осень и зиму, больше чем за все свои пятьдесят лет. Как будто здесь собралось все, что только есть хорошего и доброго.
— Да так оно и есть, — с готовностью отозвался добродушный Перо, давно уже решивший про себя, что их постояльцы лучше всех, потому-то, вполне естественно, они и выбрали его дом.
Оставаясь по ночам наедине со своими горестями и заботами, эта простая, неграмотная женщина, всегда окруженная повстанцами и их вожаками, своим умом постепенно доходила до ясной я непреложной истины, что здесь, «на нашей стороне», действительно собирается все самое лучшее и честное. И она уже догадывалась, что в этой борьбе дело идет не только о спасении головы и собственной жизни, а о чем-то значительно более крупном и важном.
— Видишь, Перо, что вокруг творится! И, скажу я тебе, не ради собственной головы они стараются, потому что, будь так — больше бы они о ней заботились. Это они за правду, Перо.
— А за что же, как не за правду, — поддерживал ее Перо, вдруг становясь серьезным. — Не так уж много эта самая голова стоит, чтоб из-за нее подымался такой бунт. Голова-то сегодня есть, а завтра нет ее, а правда — о, это совсем другое дело.
— Еще по Стояну я это замечала: давно уж он со своей жизнью распростился, а все старался, будто тысячи людей спасал.
После подобных ночных разговоров Миля с еще большим радушием встречала все новых и новых бойцов и разные партизанские штабы. Они появлялись в ее доме в не* погоду, чаще по вечерам, ночью или на заре, продрогшие, усталые и грязные, в мокрых, полуразвалившихся сапогах, но всегда искренне радовались, услышав, что это дом мамаши Мили. Мамаша Миля пользовалась доброй славой во всех отрядах, штабах и среди всезнающих связных.
— Иди отсюда прямо к мамаше Миле, от нее выйди пораньше утром, держись ближе к горам и попадешь как раз в штаб, — так поучал перед отправкой опытный связной своего младшего товарища.
В эту первую партизанскую весну, тревожную и изменчивую, то и дело происходили настоящие сражения, то наступали местные гарнизоны, то налетали четники, то где-то возникали схватки, стычки да перестрелки. Поэтому и Милины гости были непостоянны и часто менялись. Она уже не запоминала лица, путалась в названиях батальонов и отрядов, забывала имена командиров и политкомиссаров.
— Ишь ты, что делается, не успеешь еще голос человека как следует расслышать, глянь — а его уже война забрала. Завтра он может погибнуть, а я не успела его даже яблочком угостить, — жаловалась Миля своим соседкам, которые изредка наведывались к ней, чтобы в разговорах отвести душу.
В самом начале лета у Мили поселился несколько необычный гость. К ней нагрянул со своим штабом командир батальона Хамдия. При виде этого стройного, чуть заносчивого парня — прежде всего привлекали внимание его длинные, по-албански закрученные усы и веселые живые глаза — у Мили радостно заколотилось сердце.
— С этим будет весело, оживет весь дом.
— Гм, ты и есть знаменитая мамаша Миля? — спросил он, встав перед ней навытяжку и широко раскрыв от любопытства блестящие карие глаза, словно собираясь сказать что-то веселое и сердечное.
— Настоящий богатырь, — одобрительно отозвался Перо, выглядывая из полутемного хлева. — Взгляни только на его усы.
— Ха, а чем не армия у нас, мамаша? — лукаво спросил командир растерявшуюся женщину, показывая на тяжелое, правда слегка покалеченное, орудие, которое его бойцы осторожно снимали со спины захваченного у итальянцев мула.
— Армия, конечно, армия, сынок, вижу я.
В своей комнатке Перо таинственно шепнул ей:
— Послушай-ка, а ведь командир-то турок. И зовут его Хамдия.
— Да ну? — изумилась Миля, опускаясь на низенькую кровать, но тут же примирительно добавила: — Ничего это не значит, Перо. Коли человек хороший, дай бог ему и здоровья и счастья, кто бы он ни был.