— Чудной какой-то, вылитый свояк будет, — с неудовольствием предрекал дядя, чувствуя, что не вырасти доброму хлебопашцу из этого своенравного ребенка.
Свояк, дядя мальчика по материнской линии, о нем Раде был наслышан немало, жил и учительствовал в небольшом городишке неподалеку от их деревни. Во время мировой войны его угнали в Арад, откуда он уже не вернулся. Перед самым началом войны дядя оставил у своей сестры, матери Раде, два короба с книгами, которые вплоть до восемнадцатого года простояли в старом хлеву, укрытые соломой. Когда война кончилась, хорошо сохранившиеся, лишь слегка попорченные мышами книги перенесли в чулан, пристроенный к задней стене просторного дома Лукичей.
Мальчонка часто вертелся возле этого всегда запертого чулана, пытаясь заглянуть внутрь через маленькое, пробитое под самой крышей оконце. А поскольку при этом он заслонял головой все пространство окна, в чулане становилось еще темнее, и мальчишке приходилось подолгу стоять, выжидая, пока глаза не привыкнут к полумраку. Постепенно он начинал различать ряд бутылок на узкой полке, старые глиняные кринки из-под молока, какой-то инструмент, а в самом дальнем углу — два больших короба, доверху набитых книгами.
Эти книги особенно привлекали мальчугана, разжигали его воображение. Вот уж где должно быть много интересного.
Однажды, приласкавшись к матери, он попросил:
— Мама, пусти меня в чулан поглядеть книги.
Мать вдруг посерьезнела, даже слегка отстранила его от себя.
— Как ты их увидел? Уж не забрался ли в чулан? — С грустью глядя вдаль через открытую дверь дома и не слыша объяснений сына, она задумчиво сказала: — Не тронь ты эти книги. Они одному человеку головы стоили.
— А чьи это книги, мама?
— Твоего дяди, сынок, — коротко ответила мать, поспешно встала и ушла куда-то по делу, будто опасаясь дальнейших расспросов.
Однажды весной, копаясь за изгородью возле старой клейкой бузины, мальчик вдруг увидел другого своего дядю, брата отца, — тот открывал старый чулан. Вобрав голову в плечи, дядя шагнул в низкий дверной проем, недолго пробыл внутри и воротился, держа под мышкой какой-то инструмент. Потом замкнул дверь и положил ключ на широкую балку, служившую опорой для крыши чулана.
Сердце мальчика готово было выскочить наружу, ноги от сильного волнения отказались повиноваться, и он, наперед зная за собой вину, ничего не видя вокруг, залег в низкую траву, опасаясь, как бы его случайно не обнаружили. Дождавшись, когда шаги удалились — вначале за дом, потом еще дальше — и когда наконец от дороги послышался дядин голос, он покинул свое укрытие и, обходя чулан стороной, вернулся в дом. Там мальчик с готовностью взялся перебирать фасоль, лишь бы никто не заметил его смятения. Только когда дядя, погоняя лошадей, под скрип и скрежет старой повозки отъехал от дома, он решился поднять взгляд от кастрюли с фасолью.
В течение дня мальчуган не раз поглядывал издали на чулан, не решаясь к нему подойти, а то, о чем он помышлял днем, привиделось во сне. Всю ночь ему грезилось, как он ищет этот злополучный ключ, отпирает им дверь, но потом все рушилось, исчезало, вдруг появлялся дядя и, что-то громко говоря, садился рядом с книгами. Чулан исчезал, и слышался лишь скрип удаляющейся повозки, груженной необычными ящиками, полными книг.
Однажды, когда мать понесла пахарям обед, напомнив Раде, чтобы он присмотрел за домом, мальчик с бешено колотящимся сердцем подбежал к чулану и, встав на цыпочки, принялся шарить рукой в темной щели под кровлей. От прикосновения к прохладному металлу у него перехватило дыхание, мурашки побежали по всему телу, и холодок волнения, проструившись по рукам, проник в самое сердце и сковал его хрупким ледком.
Испуганно щелкнул старый замок, предательски заскрипела на ржавых петлях рассохшаяся дверь, и мальчуган замер на пороге таинственного мира чулана. Это казалось продолжением сна, и, боясь как бы он не прервался на самом интересном месте, что уже не раз бывало по ночам, мальчик невольно шагнул вперед.
Лишь прикоснувшись к одной из книг, запыленной, в потрепанном переплете, он уверовал, что не спит. Слегка успокоившись, огляделся, взял самый толстый том и присел на опрокинутое деревянное корыто. С необъяснимым трепетом он раскрыл книгу наугад, где-то посередине, как обычно поступают люди, у которых она оказалась в руках впервые.