Но, конечно, только дед ушел, а я остался в классе, все мое молодечество как рукой сняло. Я едва дождался перемены и поторопился выйти во двор, чтобы там, словно и в самом деле потерянная дедова бусинка, приткнуться к моему новому знакомцу Николе, ученику второго класса.
— Карандаш-то чинить умеешь? — выспрашивал мой покровитель.
— Умею, Бея меня научила.
— А штаны развязать и обратно завязать можешь?
— Могу.
— Ну, молодец. А если тебя кто ударит, ты мне только скажи, я ему так наподдам…
По дороге домой Никола предложил:
— Скинь-ка опанки да положи в сумку, босиком лучше ходить.
Я с радостью последовал его совету, а он, помогая мне засовывать обувь в сумку, серьезно, как взрослый, сказал:
— Опанки на зиму прибереги.
Благодаря своей опекунской роли Никола очень быстро прижился у нас. Глядя, как он стремительно меряет двор своими длинными ногами, мой дядя дивился:
— И как только этот Бурсач не поломает свои ходули?!
С его появлением в нашем тихом, спокойном доме ощущалось резкое дыхание иной, суровой жизни. В играх, в мальчишечьих похождениях и в серьезном деле Никола не баловал меня, хоть и был всегда справедлив. Я впервые почувствовал, что «родимый дедушкин Бая» отнюдь не всегда бывает прав. Мир и люди, окружающие меня, начали ставить пределы моим желаниям. Счастье еще, что рядом находился Николица, с чьей помощью много легче было переваривать первые порции горького житейского опыта.
— Ага, подразнил собаку, когда она ела? — язвительно корил он меня. — Вот и прощайся со штанами.
— Прибей ее! — шмыгая носом, хныкал я.
— Э, ты сам виноват. Она собачка славная, веселая. Вот кабы на тебя Глишина рыжая бродяга налетела, я бы об нее, ей-богу, кол обломал.
Николин родной дом находился в поселке Вргель, прилепившемся к самой горе. Начальной школы там поблизости не было, и Николина мать отослала паренька в наше село, к своей сестре, чтобы он ходил в школу отсюда.
— Видишь, вон он, наш Вргель, под тем желтым обрывом, — показывал мне Никола на далекий горный склон. — Смотри, там, на опушке, мой дом. А это моя мать, вязанку дров тащит. А вот сестра моя Елка, лису метлой отгоняет.
— Где, где лиса? — наивно спрашивал я, изумляясь, как это Никола видит и мать, и сестру, и лисицу, а я — ничего.
— Неужто не видишь? — притворно удивлялся Никола. — А вон тех барсуков в камнях видишь? Не видишь?
А медведя? Вон, вон, гляди!.. Э, да ничего-то ты не видишь.
— Разве около твоего дома и медведи водятся?
— Ого, да их там что муравьев! — увлекался парень, а потом, усовестившись, добавлял серьезно и деловито: — Каждый год, как кукуруза поспеет, матери отбою нет от медведя.
Николина мать, Мария, овдовела, когда дети ее были совсем маленькими: Николе шел пятый год, Елке — второй.
— Ну, хозяин, теперь придется тебе за домом смотреть, — говорила она сынишке, уходя куда-нибудь на работу. — Сиди тут под яблоней и качай сестру, а если придет эта охальница лиса, бей ее палкой и кричи.
Как только за домом раздавалось истошное кудахтанье кур и хлопанье крыльев, мальчуган бросал люльку и сломя голову пускался в погоню. Расторопная кумушка-лиса уже трусила по редкому папоротнику с курицей в зубах, а маленький преследователь, безнадежно отставая от нее, ругался сквозь подступающие слезы:
— Чтоб ты сдохла, чтоб ты подавилась, проклятая! Дождешься у меня еще, смотри!
Побежденный и расстроенный, он возвращался к люльке и жаловался сестре:
— Ну вот, опять утащила курицу. А тебе хоть бы что, только и знаешь, что глазами хлопать!
Лиса, говорят, в конце концов так обнаглела, что однажды прямо вырвала у малого курицу из рук. Он тянул к себе, она — к себе. Но упорный мальчишка вышел победителем. Взлохмаченный, весь в пыли, с окровавленной птицей в руках, он ликовал, едва переводя дух:
— Ага, что, съела? Не видать тебе нашей курочки!
Эта победа, завоеванная самостоятельно, собственными силами, с малых лет придала Николе смелости, и он стал поглядывать на все вокруг с насмешливым вызовом, будто говоря: «Знаю я вас, так и норовите что-нибудь у меня вырвать».
Ясными вечерами в конце лета мать накидывала старое отцовское пальто, брала с колоды топор и звала мальчугана:
— Ну-ка, Николица-душа, прихвати кожух да пойдем в поле сторожить этого разбойника.
— Какого разбойника, мама?
— Да медведя бессовестного. Опять в кукурузу повадился.