Йовица свернул влево, на тропинку, и, не оглянувшись, исчез в зарослях. Николетина мрачно посмотрел на последнюю качающуюся ветку, огляделся вокруг и отогнал голубого мотылька, порхавшего перед самым его носом.
— Кыш! Или и ты из-за итальянца злишься?
Назойливый мотылек снова вернулся и сел ему на рукав. Николетина затаил дыхание, разнеженно поглядел на притихшего летуна и прогудел:
— Ладно, ладно, сиди уж. Найдется у Николы место для тебя. Не такой уж я порох, как этот взбалмошный Йовица… Эх, приду — изругаю же я его как собаку. Верь слову, друг-мотылек!
Расчет с богом
Николетина Бурсач, партизанский отделенный командир, завернул на ночевку к матери. Сидит он у окна, барабанит пальцами по столу и со строгим лицом слушает, что говорит старуха.
— Сынок ты мой, только бы оборонил тебя господь бог и святая Троица, только бы ты жив остался, а о другом я и не думаю.
Николетина фыркает в ответ и молча протягивает табакерку пленному итальянцу, который теперь живет и работает у Николиной матери.
— Не поможет ли милостивый господь, чтоб эта война поскорее кончилась? — Старуха вопросительно поворачивается к Николетине. Но он только курит, мрачно уставившись в угол. Рядом с ним, на скамье, итальянец гладит кошку и ласково приговаривает:
— Добро, добро [16].
Из сербских слов итальянец быстрее всего выучил слово «добро» и, хоть он знает теперь изрядное количество других, охотнее всего пользуется этим, уверенный, что уж оно-то его не подведет. Для него «добро-добро» и когда начинается гроза, «добро» — когда ему предлагают поесть, «добро» — когда выгоняет свинью и когда откликается на ребячий зов.
Николетина, незлобиво насупясь, смотрит на итальянца, на кошку, а потом обращается к матери:
— А как твой-то… кошек ест или это так просто, пропаганда?
— Да что ты! — испуганно отмахивается старуха и, усмехаясь, глядит на итальянца. — С чего это крещеный человек станет кошек есть, бог с тобой!
— Добро, добро! — на всякий случай поддакивает пленный и улыбается обоим.
Николетина снова хмурится, молчит, жует губами, а потом выпрямляется на стуле и откашливается. Мать, насторожившись, поднимает голову от очага и ждет: что-то парень скажет?
— Мать! — торжественно начинает Николетина и ударяет ладонью по столу. — С сегодняшнего дня знай: бога нет!
Старушка, пораженная, так и застывает с кочергой в руке. Она не верит своим ушам.
— Что ты сказал?
— Бога, говорю, нет, слышишь?
— С каких это пор, сынок? Что ты?
— С сегодняшнего дня, так и знай…
Старая крестится и вздыхает.
— Ах ты, беда какая, да от кого ты это слышал?
— Слышал в роте, от комиссара. На днях он нам сказал.
Старуха качает головой и горестно цокает языком.
— Кто ж нам пошлет дождичка, если бога нет?
— Никто не пошлет. На что нам дождь? — с сердцем отвечает детина. — Как освободимся, пахать будем на характере. Дождя тогда вовсе не понадобится.
— Что это за харахтер такой, родимый?
— Характер… это машина такая, едет сама собой и пашет горы и долы.
— Эх, сынок мой, сынок! — пригорюнивается старуха и обращается к итальянцу: — Слышал, родимый?
— Добро, добро! — встревоженно, со смиренным видом подтверждает итальянец, примечая, что разговор идет о чем-то важном.
Николетина откашливается, будто проверяя свое ораторское оснащение, и переходит в новую атаку:
— Какой еще там бог! Где это ты видела бога, что так в него веришь?
— А где ты видел этот твой харахтер, что уж пашешь им горы и долины?
— Нам комиссар рассказывал. Пятьдесят человек это слышали.
— Так и я слышала бога. Как загремит он на небесах — слышат его все державы от Боснии до Лики, не то что твои пятьдесят человек. Ну-ка, скажи, кто это тогда наверху гремит и сверкает, коли бога нет?
Парень ерзает на лавке и невнятно бубнит:
— Гм, гремит! Что ты меня все спрашиваешь, тут тебе не школа. Известно, что гремит.
— Ну, а что все-таки, что? — наседает старуха, нащупав слабое место Николетины.
— Да что ты ко мне пристала как банный лист? — ворчит парень. — Раз тебя так заело, спрошу у комиссара, тогда и узнаешь.
— Спроси, спроси! — ободрилась мать и уже начала было посмеиваться: — А нас кто сотворил, дорогой сыночек, коли бога нет?
— И это известно.
— Все тебе известно. Ну, раз ты такой умный, скажи-ка, кто создал солнце, если не бог?