— Наш это, наш! Эй, бабы, чего запричитали!..
Пока мужчины озабоченно осматривали уже нагруженные возы, а женщины, вздыхая, обували детей и набивали сумки и мешки, бой опять приутих.
Вспотевший и разгоряченный, готовый ежеминутно взорваться яростной бранью, Николетина со своим вторым номером спешил устроить пулемет на низкой каменистой горке, оставленной противником, не выдержавшим флангового огня.
— Скорей, Йовица, скорей! Что ты, как овца больная, тащишься, в самом-то деле!
Он быстро вскарабкался наверх, залег в камнях, поросших низкими колючими кустами, и, ловко установив «зброевку» [19], застрочил короткими точными очередями по легионерам, которые бежали назад по неровной поляне и занимали позиции вдоль зарослей.
Противник был вынужден стремительно отступить со своих прежних позиций, выдвинувшихся вперед тупым клином, чтобы собрать силы для следующего броска. Его смутило и озадачило упорство партизан. Неприятель не догадывался, что для партизан это была последняя удобная линия обороны перед обширной котловиной, где раскинулись родные села большинства бойцов батальона. Если бы они отступили и отсюда, врагу был бы открыт путь к нижним селам. Бойцы это понимали, и потому вчерашнее отступление вдруг прекратилось, каждый партизан врос в землю в своем укрытии, зная, что отходить уже некуда. Этим и объяснялись непостижимые для неприятеля внезапные изменения боевой обстановки и неожиданные упорные контратаки еще не обстрелянных партизанских частей — позиция стала для них порогом родного дома, и бойцы будто забыли, что им когда-то приходилось отступать и что перед ними опасный противник. Они дрались, оглушенные собственной стрельбой, клокоча слепой ненавистью и видя перед собой не просто врага, но алчного, гнусного вора-грабителя, который, как прожорливый кабан, ломится в их родные дома.
— Не пройдешь, сукин сын, хоть бы у тебя крылья выросли!
Проводив огнем последние рассеянные кучки легионеров, Николетина сменил раскалившийся ствол пулемета, обтер рукой едкий пот, жегший глаза, и сказал Йовице:
— Заряди все магазины: вон они опять полезли. Прут напролом, как голодные свиньи, пока не получат по рылу, не отступят…
Вдруг оба они испуганно вздрогнули, как от выстрела за спиной. Позади, совсем близко, кто-то нерешительно позвал:
— Ниджо… Ниджо!
У Николетины язык к небу прилип от изумления.
— Смотри-ка!.. Да откуда ты, мать?! Ух, и напугала же ты меня, ни дна тебе, ни покрышки!
Все еще колеблясь, нерешительно, будто застигнутая в запретном месте, старуха медленно прошла по склону несколько шагов, отделявших ее от пулемета.
— Пригнись, пригнись! Сядь сюда, леший тебя забери, откроешь позицию! — сдавленно крикнул Николетина, и старая мать, смущенная, растерявшаяся, как ребенок, неумело пригнулась и села на камень возле их ног, положив торбу на колени.
— Ну, чего тебя принесло? — раздраженно выпалил Николетина, приходя в себя.
— Вот — пришла, — скромно сказала старуха, все еще тяжело дыша от волнения и ходьбы, и уставилась на сына с такой тихой, самозабвенной радостью, что Николетина, тронутый, отвернулся и пробасил:
— Пришла! Это я и вижу, что пришла, не дурак, чай.
— Как это ты узнала, что мы здесь? — дивился Йовица.
— Да очень просто, сынок. Узнала наш пулемет — вот и шла на него. Так и чуяла: тут должен быть мой Ниджо.
— Ниджо, Ниджо! — огрызнулся Николетина. — А какого лешего тебе тут надо?
— Господи, сынок, ты как дитя малое! — с укором сказала старуха, засовывая руку в торбу. — Просто принесла мать вам кой-чего перекусить. Может, вы голодные!
— Гм, голодные! Ясно, голодные. Что же, по-твоему, легион нас тут жареными цыплятами угощает? — досадливо ворчит Николетина. Искоса оглядев сумку в руках матери, добавляет более миролюбиво: — Ну, доставай, что там у тебя, и ступай домой! Вон они опять начинают, и если в тебя угораздит… Гм!
Старая достает шматок копченого сала, кусок пирога и кладет на камень возле них, а зоркий Николетина, приметив что-то подозрительное на позиции неприятеля, дает знак своему помощнику и машет рукой на старуху:
— Ступай, мать, ступай скорее назад! Тебе надо проскочить через поляну и добраться до дороги.
Поглощенный тем, что происходит на той стороне, в легионе, Николетина больше не сердится и не грубит. Старая чувствует: начинается что-то серьезное, мешать тут не годится, и, не прощаясь, спешит вниз.
Опять вспыхивает перестрелка. Противник возобновил атаку. Легионеры делают перебежки под прикрытием своих пулеметов. Видимо, там не жалели патронов.