— А ну, с дороги, чего вылупились!
В темноте он прошел в расположение роты, забрался в сарай и натянул на голову сложенное вдвое одеялишко, только бы не слышать доносившегося из школы пения. Заснуть никак не удавалось, и долго еще из его груди вырывалось мучительное и сдерживаемое:
— Гм!
Три-четыре дня после концерта Николетина избегал встреч с Йовицей, а на Гимназиста посматривал только издали, украдкой и со странным недоумением. Видно было, что он молча страдает от какой-то тайной муки.
— Не иначе как сейчас новолуние, потому и наш Ниджо туча тучей ходит, — подмаргивал исподтишка долговязый Танасие Буль, стараясь, чтобы его не услышал расстроенный пулеметчик.
Лишь перед самой атакой на Старый Майдан, когда рота отдыхала в густых дубовых зарослях, Николетина и Йовица случайно оказались наедине, в стороне от остальных.
— Вот ты как, значит, Бранкович ты этакий? — уставился на Йовицу пулеметчик, с притворным спокойствием выпуская целое облако табачного дыма. — Товарища, значит, предавать, да?
— Что ты еще выдумал? Какого товарища? — сдвинул брови Йовица.
— Ты мне из себя богородицу не строй, — холодно процедил сквозь зубы Николетина. — Знаешь, о ком я говорю, — о Гимназисте. Или забыл, что в школе было?
— Так это ты о представлении, о нашей пьесе! — догадался Йовица, но Никола оборвал его еще грубее:
— Да, об этом самом! И не егози! О твоем шпионстве.
— Так это же было представление, сам знаешь.
— А почему именно ты, мой ближайший сосед, вызвался шпиона представлять? Ни за что поумнее не взялся?
— А что тут плохого? И Гимназист вон представлял, ты же видел…
— Это тебе твой курносый нос представлял! Гимназист и там, перед школьниками, говорил то же самое, что нам в роте говорит, — о море, о книгах, о науке. Ничего он не представлял. А ты и эта потаскуха Танасие Буль только и думали, как бы погубить парня. И погубили, клянусь богом.
— Да Ниджо, это же шутка! Вон он, Гимназист, живой и здоровый, а вот и мы — как были партизаны, так и остались.
— Эх, не совсем это так, — серьезно и горько сказал Николетина. — Ни он для меня не живой, как раньше, ни вы двое больше… Знаешь, я только сейчас разглядел: не курносый у тебя нос, а шпионский, самый настоящий шпионский, который всюду пролезет и все пронюхает. Только после этого представления мне стало ясно, какая ты двуличная душонка, настоящая лиса.
— Ей-богу, Ниджо, либо ты с ума сошел, либо все это какая-то дурацкая шутка.
— Дурацкая шутка — то, что было в школе, — оборвал его пулеметчик. — На глазах у всей роты, у всей молодежи превратиться в бандита, в шпиона и убить единственного школяра в роте, единственного нашего выучившегося деревенского мальчишку! Или слишком много у нас таких, а? — Николетина воинственно нахмурил брови. — Что ж вы на меня не пошли, будь вы неладны, на пулеметчика, вы б у меня узнали, почем фунт лиха! Мне бы во сто раз легче было вам простить, если б вы мне голову сняли, а не этому мальчишке. Школяр с карандашом, с книжкой, так и давай на него, да?
— Но, Ниджо, мы же представляли, как фашисты…
— Кого б вы там ни представляли — маху вы дали! Зачем нашему народу, да и мне вместе с ним, знать, что на свете есть такие скоты, которым ничего не стоит загубить ученого человека, застрелить ни в чем не повинного учителя посреди школы, перед детишками? Зачем это нам?
— Ну, чтобы лучше бороться, чтобы, так сказать… — замялся Йовица.
— Чтобы лучше бороться? Слушай, Йован, у меня руки на пулемете стынут, как я об этом вспомню. Так и думаю: раз такое есть где-то на свете, между живыми людьми, — значит, и в нас оно может проникнуть и заползти. Мы ведь тоже из плоти и крови. Коли ты согласился такое представлять — значит, зло не дремлет, а так и пробирается повсюду, так и подкапывается…
— Эх, Ниджо, нашел чего бояться!
— Ей-богу, боюсь, брат, — теперь уже спокойнее, озабоченно признался Николетина. — Врага, что атакует с той стороны, можно остановить пулеметом, но отрава, яд… как ты загородишь этому дорогу? Так вот глянешь когда-нибудь, а твой лучший друг… Хватит тебе, это не шутка… Вот я в бою под Чараковом недавно поджег дом, оставил кого-то без крова. Теперь спрашиваю себя: где приютились детишки того человека?
— Да чего тебе думать об этих бандитах из Чаракова?
— Вот я и говорю, что яд действует, — опечаленно закивал Николетина. — Действует, действует и никого не щадит. Как от него защититься, один бог знает.
* * *Спустя несколько месяцев после концерта Гимназист погиб в бою за укрепленный пункт Черные Воды. Притихла рота после его похорон, но больнее всех, казалось, было новому командиру — Николетине Бурсачу, его добровольному покровителю. В лагере он обычно молча сидел где-нибудь в углу, не переставая курил и будто искал кого-то блуждающим взглядом.