Хрупкая раковина ее уха трепетала в глубине его памяти.
Хелена. Хелена.
Хелена. Он будет все равно ее любить. А может быть, разлюбит. Но их встреча в мирное время — абсурд. Он презрительно усмехнулся.
К Бернару подходит Тереза. Он вежливо встает, придвигает ей стул, предлагает сесть.
— Вы не забыли мой совет? — спросила Тереза.
— А вы его давали?
— Насчет тех детишек.
— Ах да, благодарю вас. Я подарил им чудесные игрушки.
— Вы знакомы с их родителями?
— Конечно.
Недавно он провел целый вечер в компании старшей сестры Мадлены. Пил бенедиктин вместе с английскими офицерами и ее подружками. Дети резвились на груде игрушек. Все было целомудренно.
— У них нет родителей, — сообщил Бернар.
— Тогда как же вы с ними знакомы?
— Ладно, забудем о родителях. У меня есть для вас новость. Вам первой рассказываю. Скоро моя нога заживет и, возможно, меня отправят на фронт.
— А вы и рады? — спросила Тереза.
— Разумеется.
— А как же девушка в форме?
Он уставился на ее ухо, на три четверти прикрытое волосами, так что торчал лишь тоненький розовый ободок мочки.
— Не смотрите на меня так.
— Извиняюсь.
— Она больше не хочет вас видеть?
— Видеть-то хочет, а вот спать не желает.
— О, Бернар! — воскликнула Тереза. — Как грубо!
— Я ее люблю, — шепнул он Терезе. — Но через месяц любовь умрет, сгорит дотла. Бушует пожар, все, что встречается на его пути, он сжигает дотла. И стоят огромные сожженные леса, куда уже больше не вернутся птицы.
Как это красиво и грустно. Тереза вздохнула. Она чувствовала, как по ее телу бегут волны по направлению от уха к матке. Мадам Дюпланше обрушилась на них, как огромная стрекоза. Бернар встал и вежливо предложил ей свой стул. Потом извинился. Затем откланялся.
Тут же еще кто-то откланялся. Наконец все разошлись. Спальня Леамо-старшего. Тереза читает в постели.
Сенатор переодевается ко сну.
— Разузнала, что за дети? — интересуется он.
— Нет. Но, видимо, дети его фронтового товарища. Того убили, а Бернар теперь вроде как их опекун. Он мне еще кое-что рассказал.
— Что же?
— Собирается на фронт.
Сенатор задумался.
— Ему это пойдет на пользу. Сегодня он был несносен.
Тереза снова уткнулась в книгу. Сенатор полез под одеяло. Пододвинулся к ней.
— Отстань, — сказала Тереза.
XIII
На следующее утро Леамо все никак не мог допить чашку кофе с молоком и толком намазать хлеб маслом.
— Месье опять нализался, — предположила наблюдавшая за ним Амелия. — Теперь все мозги в раскоряку.
— Отвяжись от меня, — рассеянно промычал Леамо. Голова у него была как раз бодрая, легкая и даже малость пустая. За обедом он ел так же неохотно как за завтраком.
— Вам бы, месье, слабительного, — посочувствовала Амелия.
— Да отвяжись, прошу тебя.
После обеда он нашел предлог навестить военную базу. Мог бы я повидать мисс Уидс? Это невозможно, вечером она возвращается в Англию на госпитальном пароходе «Забелия». Надолго? Вероятно, навсегда.
Леамо покидает базу. Он опустошен.
Опирается о столб. Спотыкается. Теперь бы ему действительно не помешала трость.
Машина мчится в порт. Первый пост. Пронесло. Второй пост. Леамо не пропускают. Ревет гудок. Винты вспенивают воду, взбивают ее как белок. Вот так уходят пароходы.
Теперь обратно в город. Автомобиль тормозит. Спасибо.
Когда Леамо добежал до края мола, «Забелия» уже проплывала между двумя дамбами. Он увидал только медленно удаляющуюся белую корму, словно призрак, шагающий по водам.
Хелена.
Хелена. Хелена.
Хелена.
Все кончено, пора домой (хорошо еще, что есть дом). Но тут является некая личность.
— Очень люблю провожать пароходы, — сообщает месье Фредерик.
И чего пристал. Шел бы себе.
— Этот караван, конечно, направляется в Саутгемптон? — поинтересовался месье Фредерик.
— В Плимут. А почему это вас интересует?
— Обожаю флот. Вы не смейтесь. Помните шутку: швейцарский адмирал?
— Дурацкий французский юмор.
Месье Фредерик весело рассмеялся.
Сознание Леамо было как никогда ясным.
— А знать какие пароходы прибывают вам тоже, небось, интересно?
— Очень, — заверил месье Фредерик.
— И что привозят?
— Несомненно, — ответил месье Фредерик. — Но я ведь нейтральный, вы можете сказать, что это не мое дело.
— А если были бы врагом, было бы ваше дело?
— Если я был бы врагом, то только не вам. Я помню нашу беседу.