Пока служивые в шинелях хаки судорожно цеплялись за трамвайные поручни, при этом ухитряясь горланить песни, Леамо обосновался в кафешке на Парижской улице, где неторопливо потягивал пикон с лимонным сиропом, при этом наблюдая (украдкой, но увлеченно) перепалку пары шлюх с парой же английских офицеров. Ему показалось, что шлюхи одержали полную победу над британской аристократией, отспорив у нее лишнюю гинею, или, на худой конец, шиллинг. Одной из девиц оказалась старшая сестра Мадлена. Но она сделала вид, что его не узнала.
VII
Парикмахер Алсид сидел в полном одиночестве в своей парикмахерской на Ярмарочной улице. Ему казалось, что он ни о чем не думает, но, когда звякнул звонок, предвещавший клиента, он понял, что перебирает в памяти тот день, взбудораживший весь Гавр, когда сгорел магазин «Нормадские ряды». С тех пор прошло уже тринадцать лет.
При виде вошедшего Алсид смутился. Ведь это был Леамо собственной персоной. Мысль Алсида метнулась из давнего прошлого в недавнее:
— А я-то уж думал, куда это запропастился месье Леамо. Ждал вас утром, а вас все нет. Либо, думаю, заболел, либо будет бриться вечером: в ресторан собрался или в гости.
— На скромный семейный ужин, — ответил Леамо. — Брату исполнилось пятьдесят. Всего несколько сослуживцев, сейчас не до банкетов.
Алсид принялся умело и споро намыливать его физиономию.
— Я вот тоже жду победы. Тогда и закачу пирушку.
— Не обольщайтесь, — вспенил мыло Леамо, — война продлится всю зиму.
— Да что вы, месье Леамо! Вы преувеличиваете!
Некоторое время Алсид молча соскабливал волосинки, но, переливая воду из кувшина в ванночку, не удержался:
— Зря вы так, месье Леамо. Что бы о вас подумали, если бы не знали что вы наш военный герой.
— А, плевать мне, — заявил Леамо, отплевываясь от мыльной пены. — Плевать, что обо мне подумают.
Несмотря на это, Алсид его припудрил, подровнял пробор, подстриг усики, да еще и почистил щеткой пиджак. Леамо погляделся в зеркало, одобрил себя и удалился.
Когда он добрался до брата-сенатора, гости были в сборе: Нанту, Саквиль, Дюпланше, все с супругами, и еще одна девица, мадмуазель Дюпланше. Сыновья воевали. Мужчины суетились вокруг абсента. Обсуждали будущее гаврского порта, железной дороги, походя ругая руанцев, препятствующих ее строительству.
Только за столом самцовая часть компании объединилась с самочной, устроив чересполосицу. Бернару досталось место между мадмуазель Дюпланше и довольно пышной мадам Саквиль. Когда заговорили о фронтовиках, он был столь галантен, что ограничился тем, что только слегка отбрил более молодую из своих соседок парой игривых шуточек. Он был в великолепном (хотя и слегка подогретом алкоголем) настроении. Вот он уже перестал окучивать юную соседку и шепчется с невесткой.
— Чудной вы сегодня, Бернар, — говорит Тереза.
— Разве? Перебрал что ли?
— Бросьте, Бернар. Вы какой-то странный.
— Так чудной или странный?
— Все-таки скорее чудной. Вы часом не влюбились?
Бернар тихонько рассмеялся.
— Во всяком случае не в малышку Дюпланше. Я не очень уверен, что не влюблен в вас. Вы — неглупы, хотя и принимаете за чистую монету россказни прессы и вашего супруга-масона. Но вы мне здорово нравитесь. Как невестка, разумеется. А та — англичанка.
Он сглотнул и продолжил:
— Она в мундире. Восхитительна! Ее зовут Хелена. Хочу ее до потери пульса.
— Собираетесь жениться?
— Вполне возможно. Думаю, времечко сейчас как раз для женитьбы. Но мы еще не помолвлены. Ах какая девушка — высокая, блондинка, возможно, девственница — вылитая кобыла англонормандских кровей.
Он осекся:
— Что это я разболтался. Это вы виноваты, Тереза. А ему что от вас надо?
К ним направлялся сенатор.
— У тебя приступ красноречия? Прекрасно, я собираюсь тебя кое о чем спросить.
— Валяй.
Тереза встала.
— Оставляю вас наедине.
Помрачневший Бернар бросил взгляд на усевшегося рядом брата.
— Послушай-ка, — начал сенатор, — что это за детишки, которых ты водил в кино в прошлое воскресенье?
— Мои, побочные.
— Не дури. Нет, в самом деле, где ты их откопал? Вид у них самый плебейский.