— Ай-ай-ай1 Несознательный народ пошел! — воскликнул кто-то с деланным сочувствием.
— Один Филипп Матушкин пожалел... сын их, — показал Пырля на спину поспешно удалявшегося Ннкшутама. — Спасибо, дал мне под честное слово. То есть, прямо хозяину за корову доплатил, чего не хватило. Да через недолгое время, стало быть, Филипп обратно долг потребовал: деньги ему шибко понадобились. А где их взять? Он и говорит, того... отдавай корову, раз так... В порядке возмещения.
— И ты отдал?
— А то! Он во какой!.. Прибьет.
Пырля сгорбился, стал еще более мухортный, жалкий.
Ожидавший новой потехи, Оленин только крякнул, переглянувшись с Чесноковым. Тот хмуро уставился на Пырлю.
— Н-да... Пожалел волк кобылу...
Кто-то послал вслед Никшутаму сдержанное ругательство. Все почувствовали себя так скверно, будто сами участвовали в бессовестной махинации сына Никшутама.
Оленин покраснел от обиды за этого шалапутного Пырлю. Обращаясь не столько к окружающим, сколько к самому себе, сказал:
— Вот же, язви его! И впрямь надо что-то предпринимать!
А Трофимов негромко пробурчал:
— Эх ты!.. Тоже мне горе-маклак! Пойдем ужо, налью тебе сто пятьдесят.
— Идет! Едет! — раздались голоса от ворот.
Оленин взглянул на часы: ровно шестнадцать. На дороге показалась знакомая зеленая «Победа».
Подъехала, остановилась у входа в клуб. Из нее выбрался Трындов, помахал рукой в разные стороны. На лице приветливая, праздничная улыбка. Оленин вышел из ворот навстречу. Поздоровались. Трындов пожал руки и тем, кто подошел ближе, спросил:
— Ну, как встречаем праздник?
— Во всеоружии!
— Жизнь как?
— Живем хорошо, едим чуть не досыта...
— Прибедняетесь все, товарищи...
Кивнул на клуб, чмокнул губами:
— Живут же люди! Экие хоромы воздвигли! А как телятник, зерносклад?
— Доканчиваем.
— Ну-ну... Не проморгайте смотрите... Зима на носу.
Трындов обошел вокруг здания клуба, рассматривая все внимательно. Вместе с ним двигалась толпа. Шумно разговаривали, смеялись. Школьники путались под ногами, забегали вперед, их отгоняли. Особняком в стороне стояли деды, почтенные колхозники. Трындов заметил, направился к ним, поздоровался с каждым за руку, спросил о здоровье. Довольные, старики с достоинством отвечали. Им нравился обходительный секретарь райкома, они нравились ему.
Все здесь нынче нравилось: и скопище людей, и улыбки, и добрые лица...
Трындов обошел толпу колхозников и остановился у входа в клуб. Поперек зеленого широкого крыльца — красная лента.
— А тут у вас как? Порядок? Кино привезли? Что с митингом?
— Вас ждем, — ответил Оленин.
— Я всегда готов! Показывайте!
Оленин нащупал в кармане холодные ножницы, сунул их Трындову. Тот повернулся лицом к присутствующим. На него смотрели десятки глаз с любопытством и ожиданием, а он тужился и никак не мог вспомнить, кто должен в таких случаях говорить речь: почетный гость или хозяин? Решил все же, что хозяин. Шепнул стоящему рядом Оленину:
— Скажи ты несколько слов. Давай, давай...
Тот зябко повел плечами. Он вдруг заволновался. Все заботы, дрязги, все неприятности, с которыми было связано строительство клуба, как-то враз отодвинулись далеко назад. Осталась одна лишь радость — радость преодоления. Он кашлянул раз-другой, негромко сказал:
— Вот, товарищи! Так-то создавать своими руками счастье... У нас здесь сегодня здорово пахнет свежей сосновой стружкой... Верно? Пусть же этот живой строительный дух сопутствует нам всю жизнь! Наша судьба — строить...
Встретился случайно со взглядом Марины и запнулся. Глаза ее улыбались. Наверно, ей смешно потому, что он говорит совсем не то и не так, как нужно. Подумал, краснея: «Ну и речь закатил, шляпа! Нет бы подготовиться, как люди, заранее!..» Смутился собственной неуклюжести и поспешно закончил свою не бог весть какую речь призывом:
— Заходите! В новом клубе большие окна, чтоб виден был большой мир...
Трындов, разрезав ножницами ленту, распахнул дверь настежь.
Первыми юркнули ребята. За ними, оглядываясь по сторонам, степенно входили колхозники, которые постарше, и женщины. После всех гамузом шумливая молодежь.
В небольшом пустом вестибюле три двери: налево — в библиотеку, направо — в радиоузел, прямо — в зал. Мощный динамик, выставленный наружу, встретил гостей бравурным маршем. В зале мягкий зеленоватый свет. Эстраду закрывает занавес цвета золотистой охры, на окнах такие же шторы. Ряды новых стульев, связанных секциями, несколько плакатов и стенгазета у входа. Все это делало помещение нарядным и уютным.