— Оглох, что ли?
— Чего торчишь перед глазами?
— Отойди в сторонку!
Глазков понял, что кричат ему, но не только не шелохнулся, но еще более надменно вскинул голову. Плевать он хотел на эту выплясывающую шушеру! Он бельмо в их глазах? Он мешает им? «Так буду же! — тряхнул с истеричным упрямством головой. — Назло всем буду стоять здесь! И никто меня отсюда не сдвинет!»
И только успел подумать, как тотчас почувствовал, что земля под ногами внезапно исчезла. Кто-то взял его сзади за бока, встряхнул чуть, словно полупустой куль, и, оторвав от пола, переставил на другое место. Бережно, осторожно, без единого звука. Вальс как раз закончился, и было сравнительно тихо. Кто сидел, кто стоял у стен, но все видели, что произошло.
Позеленевший от жестокой беспомощности, Глазков оглянулся: Битюг не спеша усаживался на стуле как раз против того места, которое секунду назад закрывал он своей особой. В глазах у Глазкова потемнело. Сжав кулаки, он бросился на Битюга. Но тот только протянул вперед узловатую руку, и Глазков, натолкнувшись на нее, затрясся в бессильной злобе.
Рядом раздался приглушенный смех.
— Брось, Павел! Нехорошо. Перехватил лишку, что ли?
— Много ли нужно непьющему человеку!.. — отозвалась какая-то женщина сочувствующе.
И опять:
— Брось же, Павел, на самом деле... Сплясал бы лучше что-нибудь модное...
— «На карнавале, под сенью ночи...» Вспомни, что плясал модное в тайге? «Обними меня, потом я тебя...»
— Эй, Глазков, ты, говорят, премию не хочешь брать? Давай. Друг, нашарап! — крикнул кто-то из угла простуженным баском и хихикнул.-
Растрепанный Глазков стоял, тяжело дыша. Над ним издеваются, над ним смертельно глумятся. За что? Обвел лица вдруг захмелевшими глазами, закричал с вызовом:
— Веселитесь? Выплясываете? Нич-чего!.. Пойте, пляшите! Измывайтесь надо мной! Плюйте! Ваше время... Заскулили бы вы не так, если б не вырастил я вам этими полмиллиона! — потряс он над головой руками. — А кто в следующем году вам сработает? Кто? Вот когда вы запляшете! Хе! Придет коза до воза... Придет!
В повисшей сторожкой тишине раздался опять участливый женский голос:
— Отвели бы куда человека продышаться. Чать, выпил лишку ради праздника, вот и заговаривается. С кем не бывает!..
И тут перед мужем появилась Марина. Лицо ее полыхало, и вся она мелко вздрагивала. Из прищуренных глаз — острые зрачки, как шипы. Судорожно перевела дыхание и неожиданно топнула ногой.
— Как же тебе не стыдно, а? Зачем ты сюда пришел? Портить наше время? Да? Наше время. Оно наступило. А твое ушло. Катай ему вдогонку, лови, а людей оставь в покое! Тебя слопала жажда славы, самолюб проклятый, так ты и людям решил испортить праздник? Лишить их радостей, как лишал себя и меня все годы? Ну-ка, убирайся! Сейчас же вон с глаз! Вон! — топнула Марина еще раз ногой, обжигая его яростным взглядом.
Глазков отшатнулся. Открыл несколько раз рот, но так ничего и не сказал, только погрозил кулаком и стремглав кинулся из клуба.
И сразу же все зашевелились, довольные, облегченно вздохнули. Один Битюг казался недовольным: скандальчик-то плевый получился... жидковат. В будничные дни и то похлеще бывают.
Отдохнувшая радиола зашлась лихой полькой, а когда Оленин вошел в зал, настроение опять подалось вверх.
...В ту же ночь, собрав свои вещи, Марина оставила Глазкова.
На первое время ее приютили у себя Лиза и Радий. Но вскоре умер старый Касьян Глазков, и Марина переселилась в его хибару.
Глазков продолжал жить бобылем в огромном новом доме с сияющей кафелем кухней. Он не прятался от соседей, как бывало раньше во время семейных неурядиц, не упрашивал Марину вернуться: ходил серый, угрюмый и работал с лютой ненавистью к самой работе.
При редких встречах с Глазковым у Оленина возникало желание поговорить с ним по душам еще раз. Ведь он, Оленин, пожалуй, единственный, если не считать Марину, кто верно угадал, что такое Глазков. На самом деле, он же еще молодой, может быть, удастся выпрямить его, исправить общими усилиями? Общественное мнение — сила. Как пойдет каждый ковырять в душе пальцами, так только держись! Эх Глазков, Глазков!.. Конечно, общественное мнение—сила, что скажешь против? Правильно. Но уж такая ли это могучая сила против Глазкова? Как бы глупостей не натворил в отчаянии...
Оленин думал и думал, предпринимать же ничего не предпринимал.