Он постоял немного, выругался сквозь зубы, взял лопату и пошел отбрасывать снег от ворот, иначе потом не закроешь. Очистил наметы с дороги, однако створки ворот не закрыл, оставил, как были. Постоял, послушал. Взбалмошный ветер кидался на ограду, тягуче выл, испластанный частоколом.
«Окаянный...» — пробормотал Филипп и медленно двинулся в обход складского двора.
Погреба с овощами, бурты картофеля и свеклы, укрытые толстым слоем соломы и земли, едва проглядываются. Снег шуршит, точно назойливый подстрекатель нашептывает: «Смотри, какая непогодь разгулялась, а? Сдунула со двора все живое. Самое время, а его, окаянного, нет!»
Филипп резко повернулся, затопал обратно к сторожке, прикрывая лицо от хлестких ударов ветра и не подозревая, что тот, кого он так нетерпеливо поджидал, жмется всего в полсотне шагов от него и никак не может набраться духу подъехать ближе. Стиснутый оцепенением, он застыл, держась за оглоблю саней. Почему на него напал сегодня такой страх? Вынул из кармана штанов чекушку, откупорил зубами, выпил. Но и проглоченная наспех чекушка не прибавила храбрости. Раньше бывало — раз, и как рукой снимет! А тут — хоть плачь!..
Присел в бессилье на заледенелый облук. Конский хвост, измочаленный ветром, больно стегнул по глазам. Отвернулся, поерзал, испуская вздохи. Будь Филипп рядом, он перестал бы так трястись — это как пить дать!.. Оглянулся еще раз кругом, скользнул с облука, послушал. «Эх, была не была!» И бегом к складскому двору. Проскочил ворота и тык с ходу головой в тулуп сторожа, стоящего на приступке.
— Очумел? — раздалось над его ухом раздраженно.
— Б-б... М-м-м... — промычал тот упавшим голосом.
— Где шлялся? Где лошадь?
— Там...
— Бросил? На дороге бросил? Чтоб кто увидал? Ой, Пырля, не испытуй мое терпение, оно у меня не железное! Как колыхну вот!
— Я думал... Опасался... Вдруг у тебя кто есть?
— Марш за лошадью, дубина! Живо!
Тупой толчок в спину, и темнота заглатывает Пырлю.
Через минуту сами с огромной пустой восьмидесятиведерной бочкой для воды въезжают на складской двор, и ворота тут же запираются на засов. Филипп берет лошадь за узду, ведет уверенно к дальнему бурту, разворачивает сани на месте. Снега много. Осторожно разгребая, он вскрывает бурт. Водовоз стоит с ведрами наготове, подсвечивает карманным фонариком. Как только показались клубни картофеля, Филипп забирает фонарь, шипит: «Шевелись!» — и мгновенно исчезает.
В одиночестве, в кромешной тьме Пырлю опять начинает корежить. То кажется, что среди буртов кто-то притаился, то будто кто-то ползет и вот-вот бросится на него. Колени сводит судорога, непослушные ноги подгибаются. Он весь сжимается, приседает на корточки, замирает с ведрами в руках.
— Ну! — рычит внезапно Филипп, появляясь откуда- то сбоку, и поддает Пырле валенком в зад. Тот врезается головой в теплые клубни, остервенело хватает дрожащими пальцами крупные, отборные картошины, наполняет ведра, быстро высыпает в широкое отверстие бочки. Бежит обратно к бурту, наполняя ведра, и опять к бочке. От работы становится жарко. Торопливо отсчитывает ведра. Чем ближе к верху, тем стук клубней все глуше, тем настороженность и страх меньше. На смену им подкрадывается тревожная радость: и на этот раз сойдет все безнаказанно. А завтра зашелестят в кармане бумажки... Гуляй, душа!
Пырля жмурится, предвкушая, как от проглоченной водки разольется в пустом желудке приятное жжение. Потом он ляжет на тюфяк, набитый соломой, и будет слушать, как из репродуктора...
— Ты долго будешь ковыряться? — вдруг выплескивает ветер раздраженно в ухо. — И кой черт связал меня с таким олухом? Тьфу! Живей, говорят тебе!
Пырля вздрагивает, оглядывается. Мокрые, скрюченные пальцы двигаются с горячечной торопливостью. Наконец бочка наполнена доверху. Он прихлопывает крышкой, думает секунду и набирает по-хозяйски еще два ведра себе домой, на расход. Ополовиненный бурт набивают снегом и соломой, прихваченной с собой.
Филипп торопит:
— Быстрее уматывай! Без тебя подчищу. Да, смотри, получше! К дому подъезжай с опаской. За соседями гляди в оба! Встретятся, покружи в стороне, а то еще, чего доброго, воды станут клянчить... Делай, как учу.
Слушая одним ухом, Пырля прижимается плечом к бочке, дергает вожжами. Сани, скрипя на сугробах, тяжело выползают из ворот и пропадают в месиве снега и темноты.