Фырканье коня заставило Тархана оторваться от мечтаний и вспомнить о насущных делах. Он подошел к коню, погладил гриву и мягкий шелковистый храп. Потом сгреб в охапку приготовленную накануне кучу травы, кинул ее гнедому, взял тунчу и пошел в шалаш.
Лейла заварила чай прямо в тунче— чайника у них не было. Поймав горячий взгляд Тархана, потянулась за его халатом, накинула на себя, прикрывая прорехи зеленого, расшитого по вороту платья — дара Шатырбека. Вышитые золотом туфли с загнутыми носками, тоже подаренные Шатырбеком, пострадали, как и платье, — у одного отлетел каблук, другой порвался около носка.
— Сними это, Лейла-джан! — капризно попросил Тархан и тихонько потянул за халат.
Лейла ответила взглядом, полным нежности, но воспротивилась.
— Не надо… Ты ведь знаешь, что у меня платье порвано!
— Ну и что же, что порвано! — настаивал на своем Тархан. — Меня стесняешься, что ли? Сними, а то сам сниму!
— Не надо! Не трогай… На лучше свежего чаю выпей.
— Чай я всегда найду, а вот тебя…
Тархан схватил Лейлу в объятия и принялся жадно целовать ее губы, глаза…
— Снимешь?
Она поправила растрепавшиеся волосы, улыбнулась, отрицательно качнула головой. Тогда он рывком сдернул халат, неловко зацепил платье, и оно треснуло. Лейла стыдливо пыталась стянуть порванные края, а Тархан уже не мог отвести глаз от обнажившегося молодого тела. Кровь ударила ему в голову, и он вновь жадно прильнул к горячим губам Лейли…
Потом Тархан налил в пиалу остывшего чая, спросил устало:
— Как думаешь, что будет с нами?
Лейла не решилась взглянуть на него. Горячий румянец медленно сбегал с ее лица — так наплывающая на солнце туча постепенно гасит живые краски земли.
Тархан по-своему понял ее настроение и бодро сказал:
— Пяхей, Лейла-джан, не думай ни о чем! В этом мире для нас много дорог. Все равно, по какой из них отправиться — в Хиву ли, в Мары… Слава аллаху, мир широк, везде найдем кусок хлеба, с голоду не помрем, а там видно будет. Главное — мы вместе.
Лейла продолжала молчать. Тархан подсел поближе, обнял за плечи.
— Ну, что ты опустила голову, Лейла-джан? Не печалься! Посмотри на меня… Ну, посмотри же!
Лейла прижалась лицом к его груди и беззвучно заплакала. Недавнее состояние радости внезапно сменилось ощущением глухой, гнетущей тоски. Она не понимала ее причины, но плакала все горше и все сильнее прижималась к Тархану, словно прощаясь с ним навсегда.
Поглаживая ее волосы, Тархан успокаивал:
— Что ты, Лейла-джан? Ты же сильная, как джигит, а плачешь. Говори — почему? Может, ты боишься идти со мной в чужие края? Скажи!
Всхлипывая, Лейла покачала головой.
— С тобой… я на край света… пойду…
— Почему же тогда плачешь?
— Так просто… Сама не знаю…
— Слез без причины не бывает. Ты мне не хочешь открыть свое сердце? Разве у тебя есть человек, более близкий, чем я?
Лейла порывисто прижалась к нему.
— Я боюсь… Если б ты знал, как я боюсь!
— Чего ты боишься, глупышка?
— Боюсь, что счастье наше кончится. Боюсь разлуки с тобой.
— Не надо думать об этом, Ленла-джан. Судьба соединила нас, значит у нас — одна дорога. И мы пойдем по ней вместе.
— Дан бог, чтобы так было!
— Все будет хорошо, Ленла-джан!
Лейла постепенно успокаивалась. Но прежнее состояние счастья и покоя не возвращалось. Она испуганно дрогнула, когда вдали прозвучало конское ржанье.
— Твой?
— Нет, — прислушиваясь, ответил Тархан, — это чужой конь… А ну-ка, подожди…
Он взял саблю и выбрался из шалаша. Его гнедой стоял, насторожив уши, и смотрел в сторону тропы. Тархан спустился в овражек, стараясь потише шуршать палыми листьями, прошел несколько десятков шагов и выглянул. На тропе стояли два всадника. Один — высокий и худой, как скелет, с длинной белоснежной бородой — был незнаком. Второй богатырской фигурой и ладной, своеобразной посадкой в седле напоминал Пермана. Тархан вгляделся пристальнее: конечно, Перман и есть!
Сзади зашуршало. Он быстро обернулся, но это подходила Лейла — у нее недостало сил дожидаться Тархана.
— Кто это? — одними губами спросила она.
— Один — Перман. Второго не знаю.
В широко раскрытых глазах молодой женщины застыл тревожный вопрос. Приподнявшись на цыпочки, она попыталась выглянуть из оврага. Но это ей не удалось. Тархан тихо засмеялся:
— Подсадить?
— Что будем делать? — не принимая шутки, тревожно спросила Лейла.
— Окликнем их, — сказал Тархан. — Перман — свой человек.
— А тот, второй?
— Э, Перман с плохими людьми компанию не водит… Ты, Лейла-джан, возвращайся в шалаш и жди меня, а я подойду к ним. Если с Перманом верный человек, приведу обоих, если нет — одного Пермана.
— А может, никого не надо? Пусть они едут своей дорогой…
— Не бойся! Перман большую помощь может нам оказать!
— Делай, как знаешь, — с привычной покорностью согласилась Лейла, и в голосе ее прозвучала нотка горечи. — Только возвращайся побыстрее…
— Хорошо… На, возьми саблю!
Принимая клинок, Лейла слабо улыбнулась.
— Я не умею рубиться на саблях!..
Она проводила Тархана взглядом, чувствуя, как опять недоброй болью сжимается сердце, и медленно пошла к шалашу. Напрасно не послушал ее Тархан. Лишние глаза— лишняя беда. Тот, кто строит свое счастье на зыбком песке, должен опасаться каждого порыва ветра. Потом, когда песок будет скреплен глиной, а глина засохнет и превратится в камень, можно не бояться ничего. Но вначале…
Всадники между тем спешились. Седобородый джигит раздувал костер. Перман, чертыхаясь, возился с тугим узлом хурджуна. Кони мирно щипали блеклую осеннюю траву.
Стоя за деревом, Тархан хотел было сначала окликнуть Пермана. Потом передумал и, озорничая, с криком: «Я Али!.. Помоги Али!» — выскочил из леска. Перман схватился за ружье. Белобородый поднялся, обнажив саблю.
— Эй, герой, не залей кровью вселенную! — закричал Тархан, подбегая.
Друзья крепко обнялись. Перман шутливо упрекнул:
— Пэх-ей! Разве можно так пугать людей, которые и без того напуганы?.. Ягмур-ага, это и есть тот самый Тархан, о котором я вам давеча говорил!
— Здравствуйте, яшули! — вежливо поздоровался со стариком Тархан.
— Это Ягмур-ага, — пояснил Перман, снова берясь за хурджун. — Он из нашего села, но ты его не знаешь. Тебя еще на свете не было, когда он в плен к кизылбашам попал… Вот чертов узел! Кто только тебя завязывал!..
— Ты же, наверно, и завязывал, — усмехнулся Ягмур и обратился к Тархану — Случайно, сынок, не встречался тебе поэт Махтумкули?
— Нет, — с сожалением сказал Тархан. — А разве с ним что-нибудь случилось?
— Кто знает… Одному аллаху ведомо. Когда мы из крепости вырвались, его никто не видел. Хорошо, если не попал в руки кизылбашей. Нас освободил из цепей, а сам… С какими глазами мы появимся в ауле? Я готов назад возвратиться, чтобы его выручить!
Перман, справившийся наконец с узлом, заметил:
— Что толку будет от нашего возвращения? Лишними рабами кизылбашей только порадуем. Надо быстрее в аул возвращаться и, если он еще не вернулся, сообща думать, как его выручить.
— Что же ты предлагаешь? — спросил Тархан.
— Поесть, попить чаю и трогаться в путь.
— А больше никто сюда не придет?
— Сегодня, друг мой, каждый сам ищет свою дорогу. Не припомню случая, чтобы нас так крепко расколотили кизылбаши! Что-то здесь не то. Ягмур-ага говорит, что прошлую пятницу к Шатырбеку приезжал Абдулмеджит-хан со своими нукерами. До самого вечера барабаны били, музыка играла. Ясно, что не заблудился хан.
— Верно, сынок, — подтвердил Ягмур. — Шатырбек имеет за спиной какую-то поддержку. Совру, если скажу, что видел регулярное войско, но Абдулмеджит-хана своими глазами видел — он целый день просидел с Шатырбеком. Его нукеры пировали и пили вино. И еще одного видел — начальника сарбазов Селим-хана. По-моему, он покинул крепость не вместе с Абдулмеджит-ханом и где-то неподалеку были его сарбазы…