— Чего стоишь, как истукан? — строго сказал Абдулмеджит-хан плосконосому юзбаши. — Ведите его!
Два сарбаза, повинуясь знаку юзбаши, схватили Чарыяра-ага под руки.
— Дай слово сказать! — попросил старик, словно не замечая усилий двух рослых человек, старающихся сдвинуть его с места.
— Говори! — разрешил Абдулмеджит-хан. — Да побыстрее!
Чарыяр-ага обвел глазами притихших людей, посмотрел на костяк оголенной кибитки, на петлю, тихо покачивающуюся в ожидании жертвы, и перевел взгляд на Абдулмеджит-хана. В его глазах хан не увидел ни страха, ни мольбы, — только ненависть и презрение.
— До сих пор вы раздевали народ, как лук, — сказал старик, делая шаг к Абдулмеджит-хану. — Теперь вы снимаете с живого кожу? Прими мое последнее уважение, ага! Тьфу!.. Тьфу!..
Чарыяр-ага плюнул в лицо хана и, с силой выбросив ногу, ударил его в живот. Абдулмеджит-хан согнулся, словно сломался пополам, лицо его посерело. Однако в следующее мгновение он глухо зарычал и рванул из ножен саблю. Сарбазы шарахнулись в стороны, Чарыяр-ага остался один перед обезумевшим от боли и ярости ханом. Сверкающая молния стали с визгом опустилась ему на голову. Мир вспыхнул ослепительным пламенем и погас. Земля отозвалась глухим звуком на падение тяжелого тела.
Глава семнадцатая
ГУРГЕН ОКРАШИВАЕТСЯ КРОВЬЮ
Известие о захвате Абдулмеджит-ханом Куммет-Хауза дошло и до хаджиговшанцев. Говорили, что часть населения Куммет-Хауза ограблена и отправлена в Астрабад, а остальная часть окружена войсками и содержится в исключительной строгости. Впрочем, разговоры об этом шли не только в Хаджи-Говшане, — весть словно текла с водой
Атрека по долинам и горным ущельям и уже добралась до самого Чандыра. Вслед за ней поползли другие слухи:
— Говорят, в Куммет-Хауз приехал сам хаким!
— Рассказывают, что Эмин-ахуна с веревкой на шее отправили в Тегеран!
— Слышали? Говорят, шесть человек повесили за попытку к бегству!
— Я слышал, что сарбазы насилуют женщин и девушек Куммет-Хауза!
— А знаете, что из Астрабада пришло большое войско и готовится’к походу на Хаджи-Говшан? Верный человек говорил…
Тысячи слухов ползли по земле, как черные муравьи во время великого переселения. Они кусали и язвили, заражали ядом тревоги, рождали неуверенность в робких и ярость в мужественных. Народ волновался.
Слухов было много, но ясно было одно: Абдулмеджит-хан долго не задержится в Куммет-Хаузе, это для него проходной пункт, главное — Хаджи-Говшан, осиное гнездо смут и неповиновения. Если он сравняет его с пылью копытами коней подобно Ак-Кала, если сделает из него новое убежище для филинов, — о, тогда изменится поведение и Эмин-ахуна, и Аннаберды-хана, и сердара Аннатувака. Они превратятся в полководцев без войска, в шатровый кол без покрытия. Конечно, Хаджи-Говшан не сдастся без сопротивления, как Куммет-Хауз, но у хана есть ружья и пушки, есть опытные юзбаши и жадные до добычи сарбазы. Главное — ударить решительно и всей силой.
Хан готовился к грозному сражению. Но и хаджиговшанцы не уповали на счастливую звезду. Сразу же по возвращении из Куммет-Хауза Махтумкули послал Мяти-пальвана к сердару Аннатуваку, поручив передать ему, что Эмин-ахун все еще старается не портить отношения с Астрабадом, надеясь на великодушие хакима, и что Абдулмеджит-хан собирается штурмовать Хаджи-Говшан с двух сторон.
Мяти-пальван уехал, а старый поэт слег в постель, почувствовав недомогание, — видимо простыл в дороге. Несколько дней он не показывался из кибитки. Вчера Акгыз сварила ему лапши, обильно сдобрив ее перцем. Махтумкули с аппетитом поел и хорошо вспотел. Затем крепко уснул, укрывшись двумя одеялами, и ночью тоже обильно потел.
Утром он почувствовал себя значительно лучше и даже собрался было выйти и погулять, но передумал: погода была туманной, промозглой.
К полудню в сопровождении группы джигитов в Хаджи-Говшан приехал сердар Аннатувак. Его встретили с большим почетом. Последнее время слава его летела на крыльях из аула в аул, из селения в селение. Люди передавали друг другу, что, мол, сердар Аннатувак собирает войско для большой войны против кизылбашей. что он послал людей в Аждархан и оттуда привезли ружья и пушки, что скоро ему на помощь придут войска самого белого царя, что… Словом, говорили много, и в разговорах было больше желаемого, нежели действительного. Но одно было верно — сердар Аннатувак в самом деле много сил прилагал для организации сильного туркменского войска.
Он приехал в Хаджи-Говшан специально для того, чтобы встретиться с Махтумкули и посоветоваться с ним. Положение было тяжелое, и сердар Аннатувак не скрывал этого, с гневом говорил о том, что Борджак-бай лижет ноги хакиму; Эмин-ахун крутит хвостом, как лиса, и на помощь от него рассчитывать нечего; Аннаберды-хан тоже пытается держаться в стороне, хочет отсидеться в смутное время в своей норе, Адна-сердар? Если бы он даже вырвался на свободу, то тоже не стал бы на сторону народа. А враг наглеет и, не получая должного отпора, все углубляется в туркменские степи. Как объединить народ? Что делать?
На совещание, проходившее в кибитке Махтумкули, были приглашены все яшули окрестных селений. Начавшееся в полдень, оно затянулось до позднего вечера и закончилось полным единодушием: все как один решили стоять за честь и свободу народа до последнего дыхания.
Несмотря на усталость и слабость после болезни, Махтумкули чувствовал себя бодро и хорошо. Попросив Джуму проводить гостей, он прошел в кепбе, где сидели сердар Аннатувак, Мяти-пальван и Перман. Разговор шел уже о конкретных вещах: каким путем поведет сарбазов Абдулмеджит-хан и как вернее встретить его.
Перман предлагал отойти от Серчешмы, собрать все силы по ту сторону реки и ударить по кизылбашам между Хаджи-Говшаном и Куммет-Хаузом, в окрестностях Чагыллы. Мяти-пальван поддерживал его мнение. Однако сердар Аннатувак и Махтумкули возражали. Перман, убеждая, водил толстым указательным пальцем по паласу и гудел, как большой сердитый шмель:
— Вот, скажем, здесь Куммет-Хауз. А вот здесь — Хаджи-Говшан. Вот это Гурген течет… Во-от сюда повернул! Большая дорога идет вдоль северного берега Гургена. И села в большинстве тоже на этой стороне. А на южном берегу ни дорог нет, ни сел нет. Каким путем, по-вашему, пойдет кизылбаш?
Сердар Аннатувак посмотрел на невидимый чертеж Пермана, задумчиво покрутил в пальцах кончик бороды.
— Кизылбаш, сынок, возможно, с обеих сторон подойдет. Вон на Куммет-Хауз конники с юга шли, а пешие сарбазы — с севера. Так и на этот раз могут поступить. И потом не думаю, чтобы нам было выгодно встретиться сейчас с кизылбашами в открытом поле— их больше, чем нас, и вооружены они лучше. По моему мнению, надо постараться разобщить силы врага и ударить на него в таком месте, где он не ожидает. А от Серчешмы нельзя уходить, — если отойдем, Абдулмеджит-хану никакого препятствия не будет и он откроет путь Шатырбеку. С их объединенными силами нам не справиться.
Мяти-пальван почесал затылок.
— Будь я на месте Абдулмеджит-хана, я все свои силы повел бы по северному берегу реки. Да, именно так и сделал бы! Сейчас мне нужна не Серчешма, а Хаджи-Говшан. Если я все силы обрушу на него, вы сами убежите из Серчешмы. А не убежите, попадете в капкан я потом…
Возле кепбе послышался шум. Джума кого-то уговаривал, потом прорвался грубый голос Садап:
— Кусок у них в горле застрянет что ли, если я войду? А ну, пусти, чтоб тебя земля проглотила!
— Шайтан идет! — сказал Перман и сделал попытку встать.
— Не надо, сынок, — усмехнувшись, удержал его Махтумкули. — Если это шайтан, то дорогу ты ему все равно не заступишь. Пусть войдет.
Садап вошла, поздоровалась невнятно: