План обещал быть удачным, так как Шатырбек располагал не особенно большими силами. Однако удар следовало нанести согласованно и обязательно ночью. Что же помешало Мяти-пальвану прислать гонца с известием о готовности? Ведь от пещеры до горного прохода расстояние не малое и пройти его ночью не так-то легко, особенно если учесть, что на пути лежит лощина, сплошь заросшая кустарником.
Но Перман не зря считался не только отменным воином, но и прекрасным следопытом. Он и в товарищи себе отобрал парней с крепкими нервами и сильными ногами, умеющих бесшумно двигаться ночью и не принимающих грозно всхрапнувшего кабана за вражеское войско. Он шел вперед, словно была не ночь, а светлый день, — уверенно и быстро. Его вело безошибочное чутье охотника, и только дважды или трижды под ногой у него легко чавкнула трясина. А вокруг была такая тишина, что даже ушам больно, — а ведь за Перманом двигалось три десятка парней. Не слышно было жалобного посвиста козодоя, угомонились и шакалы, истошно голосившие с самого вечера.
Низина наконец кончилась, и Перман облегченно вздохнул, словно сбросил с плеча пять батманов[97] груза. Постоянное напряжение изматывало куда больше, чем самая тяжелая работа. Такое же состояние было, видимо, и у других джигитов, так как со всех сторон послышались облегченные вздохи.
Они остановились у подножья пологого холма. Сразу же за ним начинался старый арык, тянущийся до самого Гургена. От противоположного берега арыка и до горного прохода вела теперь короткая и легкая дорога.
Прихватив с собой двоих джигитов, Перман полез на вершину холма и попытался разглядеть проход. Это ему, конечно, не удалось, зато он увидел два костра — кизылбаши бодрствовали, если не все, то по крайней мере часовые. Медлить было нельзя.
Разделив своих джигитов на три группы и еще раз объяснив каждой из них ее задачу, Перман со своей группой спустился в арык и двинулся по направлению к кострам. Дно арыка было усеяно камнями, и каждый неловкий шаг оступившегося товарища, каждый шорох заставлял Пермана вздрагивать в ожидании грозного оклика: «Кто там?».
Неподалеку от того места, где надо было вылезать наверх, Перман подумал и снял тельпек, зажав его в кулаке. Однако предосторожность не помогла. Внезапно над арыком возникла черная тень кизылбаша, напряженно вглядывающегося в темноту.
— Али, ту асти?[98]
Поняв, что прятаться нет смысла, Перман быстро шагнул вперед, ответив по-персидски:
— Бали![99]
Кизылбаш еще пригляделся и вдруг с испуганным воплем пустился бежать. Не теряя времени, Перман и его товарищи кинулись к проходу. Среди кизылбашей поднялась паника, в отблесках костров замелькали мечущиеся фигуры.
Бросив саблю в ножны, Перман сорвал с плеча ружье и выстрелил, метясь в одну из фигур. Джигиты, у которых ружей не было, подняли отчаянный крик:
— Эй, наступайте!
— Бейте кизылбашей!
— Ловите их, не пускайте!
Паника среди кизылбашей усилилась. Десятка два их побежали к проходу. Перман и его товарищи встретили их в сабли. Несколько кизылбашей упали зарубленные, остальные повернули назад. Их встретили саблями и выстрелами свои же, приняв за нападающих туркмен. В этот момент загремел грозный клич и две остальные группы хаджиговшанцев обрушились на окончательно ошалевшего от страха и неожиданности врага.
Наступил рассвет, а от Мяти-пальвана все еще не было никаких известий. Теперь уже не оставалось сомнения, что произошло что-то непредвиденное и страшное. «Боже мой, — с тоской думал Перман, — неужто Абдулмеджит-хан неожиданно обрушился на Хаджи-Говшан и растоптал беззащитное село копытами коней? Но и в таком случае джигитов должен был бы кто-то известить. Что же случилось? Может, вообще не осталось никого, кто мог бы взять на себя роль гонца?»
Он послал несколько человек привести коней, чтобы быстрее идти на соединение с Мяти-пальваном. Однако понимал, что сразу уехать не удастся, так как много кизылбашей попрятались среди кустарника и их необходимо было выловить, чтобы они не смогли сообщить своим о разгроме в ущелье.
Да, Перману крепко повезло, что среди войска Шатырбека не было сарбазов. Будь они — не помогли бы ни отвага, ни решительность кучки отчаянных джигитов, особенно в тот момент, когда всего десять парней закрывали горный проход до появления остальных двух групп, ударивших с разных сторон, чтобы сделать видимость большого числа нападающих.
Около пятидесяти пленных кизылбашей, понурившись, стояли в сторонке. Среди них находился и Тачбахш-хан. Он был босиком, в нижней одежде и круглой войлочной шапочке, которую надевал на ночь, боясь простудить голову. Однако и в таком жалком виде он стоял важно, выпятив грудь, и хорохорился.
Перман уже понял, что ему в руки попала важная птица, так как знал Тачбахш-хана в лицо. Но, сделав непроницаемое лицо, подошел к пленным и спросил:
— Кто старший?
Джума перевел его слова по-персидски.
— Я старший! — немедленно отозвался Тачбахш-хан и решительно выступил вперед, хотя колени его подрагивали.
— Как зовут?
— Тачбахш-хан… Слыхали, может?
— Слыхал.
— Я и подумал, что наверняка слыхали! — заторопился обрадованный Тачбахш-хан, как будто признание Пермана сразу изменило положение. — Меня и в столице все знают! Я был дружен с самим шахом Агамамедом!
— А вы, случайно, не из потомков шаха-скопца? — издевательски спросил Перман.
Маленький хан нахмурился, строго сказал:
— Хороший джигит не болтает лишнего о шахе вселенной!
— Почему же не поболтать? — спросил Перман и указал плетью на пленных. — Видишь этих бедняг? Кто их привел сюда? Зачем вы пришли на нашу землю? Что вы от нас хотите, а?
Тачбахш-хан смешался и только пожевал губами вместо ответа.
— Я вас спрашиваю! — рявкнул Перман, надвигаясь на вздрогнувшего хана всей своей громадой. — Отвечайте, когда у вас требуют ответа!
Тачбахш-хан жалко улыбнулся.
— Шайтан, сынок, будь он проклят!.. Шантан проклятый мутит разум человека!..
— Неужели шайтан! — всплеснул руками Перман.
— Истинно так, сынок! Это он человека с пути сбивает, разные плохие мысли внушает… Проклятие шантану!
— Так-так, — сказал Перман, щурясь. — Значит, шантан, говоришь?.. А ну, джигиты, освободите его от шайтана… вместе с головой! А труп шакалам выкиньте!
Двое парней схватили Тачбахш-хана под руки и поволокли прочь. Бороздя пятками землю, хан истошно, в смертельном ужасе завопил:
— Сынок!.. Жертвой твоей буду — не убивай!.. Клянусь аллахом, я не виноват! Клянусь верой своей!.. Ради пророка Али, прости мне мою вину, сынок! Пожалей ради детей моих!..
Перман подмигнул джигитам, и те, посмеиваясь, выпустили Тачбахш-хана. Он опрометью кинулся к Перману, упал к его ногам и, плача, полез целовать сапоги.
Брезгливо морщась, Перман сказал:
— Встаньте! Не к лицу валяться человеку, который близок к шахам! Встаньте, говорю вам!
Тачбахш-хан робко поднялся на колени.
— Вах, проклятие всем шахам, сынок! Правду говоришь ты, что бедный люд не виноват, от шахов вся беда идет… Только от них!
С трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, Перман прогудел:
— Искренне говорите?
— Клянусь аллахом, сынок! — страстно поклялся Тачбахш-хан. — Верой своей клянусь!
— Ну, тогда ладно, — сказал Перман, пряча улыбку, — прощаю тебе твою вину… Шатырбек, кстати, где?
Сразу повеселевший Тачбахш-хан, к которому постепенно возвращался его горделивый вид, ответил не задумываясь:
— Это тоже подлец из подлецов, сынок! Вчера привел нас сюда, а сам взял да и в крепость уехал, вроде бы по делу. А какое у него дело в крепости? Просто счастливый— повезло ему! А во всем он, только он один виноват! А мы — что? Нам как прикажут… Ты поэта Махтумкули знаешь, сынок?