− Чую, что оправдается. Одна-то ямка ужъ объявилась. А вотъ. Волки-то на Крещенье были, а девятаго числа, въ ночь, прискакалъ нарочный. Телеграмма! Чего такое? Барыни нашей брата ранили. А?! Прошло время, отпилили ему ногу, не выжилъ. Докладывалъ я ей тогда про волковъ, а она меня дуракомъ назвала… а какъ увидала, въ чёмъ суть, что не безъ причины, такъ осерча-ла!.. «Черезъ тебя, все ты накликалъ!» Я накликалъ! Да я думать-то объ этомъ − ничего не возьму! Ну, поглядимъ, чего дальше окажетъ. А ужъ о-кажетъ.
И кажется, онъ вобралъ въ свою тёмную душу всѣ разсѣянные по округѣ страхи. А много ихъ. Они и въ глазахъ бабъ, выстаивающихъ часы на почтѣ, и въ затихающемъ грохотѣ пробѣгающихъ поѣздовъ, украшенныхъ берёзками, и въ раскатахъ ночного грома. Они попрыгиваютъ въ сумкѣ скачущаго урядника и въ визгливыхъ треляхъ гармоньи, вдругъ обрывающихся съ разгульной пѣсней. И въ чёрныхъ галочьихъ стаяхъ. Ихъ провожаетъ Максимъ пугающими глазами, долго стоитъ и думаетъ о своёмъ.
− Галки-то?.. Я галокъ очень хорошо знаю, какъ имъ летѣть… Лѣтошнiй годъ летали, какъ летали… А теперь навали-ло!.. Стало быть, подаются.
Часто онъ уходитъ на большакъ, къ чайной лавкѣ. Странники ходятъ по большакамъ, несутъ вѣсти. А какъ не повѣришь: бродитъ человѣкъ по всему свѣту, всего повидаетъ. То проходилъ странникъ, сказывалъ − не пройдётъ трехъ денъ − не сберёшь трёхъ вещей. То попадались старухи, шли изъ города Лось на Кiевъ, карманы полны однихъ грошей. То попался чёрный мужикъ безъ шапки − шёлъ большакомъ, мотался, а говорить не можетъ. Много чудеснаго проходило по большаку. Такого никогда не было.
Узнали въ селѣ Максимовы примѣты, и стали ходить къ нему бабы, сказывать сны. Просили растолковать, что будетъ. Онъ толковалъ охотно, разспрашивалъ, вдумывался, иногда затруднялся и наказывалъ приходить ещё. Подолгу останавливался на одномъ мѣстѣ и смотрѣлъ въ землю.
Жена стала называть его тошнымъ и суморошнымъ и просила барыню − постращать.
− Мука моя съ нимъ… ночь не спитъ, глаза пучитъ. Всѣмъ дѣвчонкамъ волосики пообрѣзалъ, все ладитъ − волосы сбирать надо, продавать… три рубли за фунтъ платятъ! Что выдумалъ-то! Всѣхъ почекрыжилъ, теперь ко мнѣ пристаетъ: рѣжь и рѣжь ему косу, продавай, а то скоро ѣсть нечего будетъ! А то уставится на печку и бормочетъ, шутъ страшный: «чурикъ-чурикъ, зачурай!» Чисто колдунъ какой. И дѣвчонокъ обучилъ, такъ всѣ и голосятъ − чурикъ да чурикъ. Жуть съ имъ.
Барыня вызывала Максима и выговаривала, чтобы не смущалъ тёмныхъ людей, что и такъ на душѣ неспокойно, а онъ ходитъ и выдумываетъ глупости. А Максимъ говорилъ своё, говорилъ затаённо и пугалъ глазами:
− Самъ-то я ничего, а чую, сила въ меня находитъ… людямъ-то говорить надо чего на утѣшенiе. Сила во мнѣ говоритъ, а я самъ какъ могу?.. А съ чего жъ мнѣ видѣнiя-то, барыня, бываютъ?
− Барыня даже побѣлѣла, − разсказывалъ женѣ Максимъ про свой разговоръ, − и приказала всё открыть по секрету, какiя бываютъ видѣнiя. И даже стулъ принесла.
− А вотъ. Одно такъ… къ Покрову было… − загадочно зашепталъ Максимъ и пугалъ глазами. − Пришёлъ къ нашей печкѣ, въ людскую… огромадный ёжъ, сталъ шумѣть. Я на его тоже зашумѣлъ… а онъ всю свою иглу какъ подыметъ!.. и на меня! Чисто какъ лѣсъ тёмный, такъ щетинами и шумитъ-гремитъ… чисто ко-пья!.. Потомъ закорючился и истаялъ. Проснулся, а всё слышу − шумитъ подо мной, подъ печкой… Стало быть, уходилъ онъ-то. Какъ проникнуть въ суть, а? Тёмное − и шумитъ! Ну, а ещё было… колоколъ, будто, виситъ у васъ… въ первомъ покоѣ, а баринъ нашъ въ одномъ, конечно, бѣльѣ лежитъ на кровати… И вовсе у нихъ бѣлья не стало. Кости потомъ видалъ…
Барыня, какъ услыхала про кости, совсѣмъ разстроилась. Стала махать руками и сердиться. «Смотри, Максимъ… этимъ шутить нельзя! Въ нашей, говоритъ, жизни бываютъ всякiя такiя силы… и ежели человѣкъ начнётъ себя изводить, всё будетъ думать, такъ и будетъ. Брось, говоритъ, глупости эти и меня не пужай. А вотъ я пожалюсь батюшкѣ, онъ тебя вразумитъ»…
− А я ей объяснилъ, какъ-что… что я не про нечистую силу, а сердце сосётъ, вотъ и утѣшаю. А она мнѣ опять свое: «а накликать нечего!» А сама боится.
Батюшка призвалъ его и сталъ вразумлять. Это былъ новый батюшка, совсѣмъ молоденькiй, и волосы у него ещё не выросли − Куцый. Прозвали его мальчишки. Онъ сказалъ, что всё это одни глупыя суевѣрiя, и сны объяснять нельзя. Даже грѣхъ.
Но Максимъ посмѣялся только и попросилъ:
− А какъ же въ самыхъ священныхъ книгахъ про сны? А вонъ Фаровонъ-то какiе замѣчательные сны видалъ, а царь Iосифъ ему толковалъ? Значитъ, такая сила отъ Господа…
Тогда и батюшка разсердился. Сказалъ:
− А ты Iосифъ?! Такъ на то была воля Божiя!
Но Максимъ поспорилъ и тутъ:
− А можетъ, и на меня воля Божiя? Хочу людей утѣшать.
Такъ ничего батюшка и не добился. А бабы приходили и приходили.
Онѣ приходили даже отъ округи, вёрстъ за десять, больше по воскресеньямъ. Тогда Максимъ удалялся въ скотный дворъ, чтобы ему не мѣшали, садился на сани и слушалъ вдумчиво. Горничная разъ залѣзла въ сарай − приказала ей барыня − и всё узнала, какъ толкуетъ Максимъ.
Спрашивала его баба:
− Пятый мѣсяцъ отъ мужа письма нѣтъ съ войны… Чего ждать?
− Сказывай какъ на духу мнѣ, чего во снѣ видала? − спрашивалъ Максимъ строго.
− Чего видала-та… А вотъ въ огородѣ у насъ куры, будто… разсаду почитай всю повыдергали… а тутъ собака за ими припустила… А то не упомню, чего бы ещё-то…
− Разсаду… повыдергали… Такъ! − строго говорилъ Максимъ и всё глядѣлъ себѣ подъ ноги. − А потомъ собаки…
− Собаки-та повыгнали куръ-та! Не собаки разсаду-та… а собаки-та куръ!
− Ты, слушай! − сердился Максимъ на бабу. − Стало быть, выходитъ тебѣ… чего? Вотъ бы у тебѣ куры всю разсаду повытаскали!.. Всю повыдергали или какъ?..
− Нѣтъ-нѣтъ! съ краюшку только, а собаки-та и пустились…
− Съ краюшку… Краюшкомъ и пройдётъ. Пройдетъ! Живъ-невредимъ!
И такъ и вышло. И пошли по округѣ вѣсти, что утѣшаетъ шибко мужикъ Максимъ отъ Большихъ Крестовъ, плохое не говоритъ, а жалѣетъ.
И стали приносить ему яйца, лепёшки и полотенца. Сначала онъ удивлялся, а потомъ попривыкъ.
− Принимаю на сиротъ… − говорилъ онъ и крестился на небо. − Самъ Господь силу такую посылаетъ, на сиротъ.
− Купи сонникъ, − посмѣялся ему какъ-то урядникъ, − тогда всё проникнешь. Ученые люди составляли.
Максимъ сходилъ въ городъ и купилъ сонникъ. Онъ долго его читалъ и твердилъ. Онъ узналъ, что означаетъ видѣть во снѣ аббата, абрикосы, ангела, акулу и даже Акулину. Съ удивленiемъ онъ открылъ, что видѣть вязъ значитъ − быть во многолюдномъ собранiи, гдѣ всѣ будутъ хвалить себя; а ѣсть зелёные огурцы − потерять по векселю. Жена подивилась, что ему носятъ бабы, и перестала сердиться.
− На сиротъ тружусь, всё думаю… − говорилъ ей Максимъ. − А понимать не могу.
− А чего тебѣ понимать?
− Чего… − вздыхалъ тяжело Максимъ и морщился, словно отъ боли.
− Да не лупись ты, какъ очумѣлый! − кричала на него жена. − Ну, чего ты лупишься-то на меня?!
Стала она бояться, какъ онъ неподвижно смотрѣлъ, будто видѣлось ему что-то страшное.
− Марфуша… съ чего во мнѣ страхъ? − спрашивалъ онъ иногда плачущимъ голосомъ. − ай ужъ черезъ меня мука-горе?.. И сиротъ жалко, и тебя жалко… Помрутъ… Сижу, а они мнѣ въ глаза глядятъ, просятъ… Въ чёмъ суть? Ночью лягу, а они всё глядятъ?
− А чего глядятъ-то? чего гвоорятъ? − пугливо пытала его жена.
− Такъ, глядятъ… молчатъ.
Этослучилось съ Максимомъ весной, въ солнечный тихiй полдень.
Тесалъ онъ во дворѣ телѣжную ось, тесалъ и тесалъ, только летѣли берёзовыя щепки. Стоялъ въ кругу бѣлой щепы, не видя, что остался отъ оси колышекъ. И тутъ въ первый разъ услыхалъ непонятный голосъ:
«Скинься, поди, въ колодецъ! скинься! скинься!!»
Голосъ говорилъ въ правое ухо, къ саду, и былъ настойчивый, шипящiй и страшный. И даже не удивился Максимъ − всё потомъ разсказалъ женѣ, − что говоритъ ему невидимый голосъ: будто такъ и нужно; будто и не одинъ онъ въ углу двора, а есть и ещё, только невидно ихъ. Поглядѣлъ на господскiй домъ − никого не было въ окнахъ. Поглядѣлъ къ саду: сквозили изъ-за рѣшётки зацвѣтающiя яблони. А голосъ шипѣлъ − настаивалъ: