— А мы, по-твоему, булки французские лопаем? — спросил новичка старый рабочий Ляхин по прозвищу Пташка Певчая.
— Я чужим животам не учетчик, — мрачно ответил новичок.
На этом, может, все и кончилось бы, но масла в огонь подлил Пятишин.
— На хозяйственного мужика плюнули. А мужик — Расея! Без мужика далеко не уйдешь. Мы, что ли, сеять будем? — сказал он громко, чтобы и остальные слышали.
Раздались голоса:
— Хлеб — дело мужичье…
— А наше дело — рабочее!
— Верно!
— Во-во! — обрадовался Пятишин, увидев, что нашлись единомышленники. — А мужик не сеет! Не хочет! Мол, погляжу, как без хлебушка обойдетесь!
Теперь Пятишина слушал весь цех. А он, разойдясь, заговорил, как на митинге:
— Мы что? Ничего! Попривыкли! — Голос у него жалобно задрожал. — А детишки как?! Их мировой революцией не накормишь! Дите кушать хочет!
Вокруг одобрительно зашумели. Черноусов, возмущенный словами Пятишина, хотел ответить, но его опередил Ляхин.
— Эким ты, Пятишин, жалостливым стал. Бабу свою с малыми детьми бросил. К любовнице ушел — Анке-рыжей. По вывеске, — Ляхин показал на круглое, упитанное лицо Пятишина, — видать: харч у нее подходящий!
Многие засмеялись.
— Ты-то сыт, а мальчишки твои на улице милостыньку просят, — добавил Ляхин.
— Сам им подавал, — подтвердил Пискунов.
Теперь Ляхин обращался ко всем:
— Своих не замечает, а по чужим слезу крокодилью пускает. Шкура!
Жирное лицо Пятишина побагровело.
— Ты димагогию брось! Тебя, Пташку Певчую, каждая собака в поселке по брехне знает!
Ляхин улыбнулся.
— Собачьи дела по твоей части! Не зря народ тебя величает сукиным сыном.
— Меня? Пострадавшего за свободу?
И Пятишин подскочил к сухонькому Ляхину. Тот строго посмотрел на него поверх стареньких в оловянной оправе очков.
— Не бреши! Знаем, за что в тюрьме держали.
— Что?! Да я тебе… — Пятишин сжал тяжелые кулаки и полез в драку.
Но Никита Черноусов шагнул вперед и прикрыл тщедушного Ляхина.
— Ну-ну! Полегче.
Едва Черноусову удалось наладить прерванную работу, как вбежал мастер Шумков.
— Ребята! Инструментальный и ремонтный стали! Айда на митинг! Хлеба требовать!
— Хлеба!
Когда Никита Черноусов и Ляхин пришли в инструментальный цех, обстановка там уже накалилась. Счетовод Сенцов — председатель заводского комитета — с трудом устанавливал порядок. Первым выступил рабочий по фамилии Клеменс. Он потребовал увеличить хлебный паек.
— Пущай комиссары меньше жрут! А каждому рабочему должны выдать по пятьдесят фунтов хлеба и разрешить свободный провоз муки!
— Верно! Верно! — особенно одобрительно зашумели новички, недавно пришедшие из деревни.
Черноусов пытался напомнить рабочим о том, что они и так получают паек больше, чем другие горожане. Клеменс и его дружки, подняв свист и крики, стащили Черноусова с помоста. Заранее подготовленные Клеменсом молодцы один за другим влезали на помост и орали, надрывая глотки:
— Требуем немедленно снять с комиссаров кожаные куртки! Обувь для детишек из них пошить! — кричал один.
— Хватит комиссарам на лихачах кататься! — истошно вопил другой.
— Давай свободу слова и собраний! — размахивая кулаками, требовал третий.
— Отменяй заградительные отряды! — истерически визжала растрепанная баба.
Улучив удобную минуту, Клеменс вскочил на помост и, покрывая шум, закричал:
— Товарищи! Пока не удовлетворят наши требования — работать не будем!
Сергею пришлось долго ждать пригородного поезда. Эти минуты, после утомительной дороги от Москвы до родного города, были особенно тягостны. Он то и дело смотрел на круглые часы, висевшие над входом в вокзал. Черные стрелки двигались непозволительно медленно, словно спотыкаясь на каждой черточке и застывая возле каждой цифры. Свинцом наливались ноги, и тупо болел затылок.
Но вот подали состав. Сергей не вошел в вагон, а остался на площадке. Он не замечал ни холода, ни колющих лицо снежинок. Навстречу двигались, проплывая мимо, знакомые здания. Вот и колокольня собора, белого и величественного. На солнце блестит золото купола.
Наконец, показался завод. И не было сейчас для Сергея ничего красивее этих старых стен, черных от оседающей на них годами копоти. Неожиданно Сергею припомнились строки, выученные еще в гимназии: «И дым отечества нам сладок и приятен».
Когда справа открылась панорама поселка с деревянными домиками, то круто спускавшимися в широкие овраги, то карабкавшимися по крутым подъемам, Сергей стал жадно искать среди них: а где же родительский дом?