Варвара протянула руку.
— Смешно в жизни получается, — сказала она. — Через сколько лет познакомились.
— Моя фамилия Бормотов.
— Пошли, товарищи, наверх.
Прохор хотел подняться, но не смог.
— Поговорить можно и здесь, — сказал Бормотов.
Прохор многозначительно посмотрел на Варвару. Она подошла к двери, заперла ее на ключ и ушла наверх. Бормотов взял табуретку и сел рядом с Прохором.
— Забастовка дело рук контры. Мелкую рыбешку поймали, а до китов еще не добрались. Вчера нашли в поселке тайный склад оружия. Организовал его бывший горный начальник Темников с помощью брата-офицера… Нужно на заводе наладить внутреннюю охрану. Следить за каждым подозрительным типом. Проверять машины. Особенно — паровой молот. Без него завод не завод. Ясно?
— Ясно…
Сильный стук в дверь заставил насторожиться. Стук повторился. Сверху быстро спустилась Варвара.
— Кто там? — закричал Прохор.
— Я… Проша… — донесся знакомый голос Пташки Певчей.
Пылаев вопросительно посмотрел на Бормотова: открывать?
— Это Ляхин, — сказал Черноусов.
— Алексеич!
Бормотов так произнес это имя, что Варвара сама догадалась: дверь открывать можно.
— Беда! Завод хотят вывозить! — еще с порога закричал Ляхин.
Прохор рванулся с табуретки, но Бормотов остановил его, и он сел обратно.
— Кто сказал? — глухо спросил Прохор.
— Говорят, в конторе бумажка получена… Все главные машины в ящики и — по вагонам! А завод наш в землю врос. Не оторвешь. На колеса не поставишь.
Варвара не выдержала:
— Неужто так плохо?
— Плохо, Варварушка! — быстро заговорил Ляхин, словно боясь, что ему не дадут договорить до конца. — Силища-то какая прет! У них — золото, оружия вдосталь. А у нас? Пуговицы, прости господи, нету к штанам пришить. Гвоздей не найти. На заводе угля не хватает…
И, захлебнувшись, замолк.
Нарушил молчание Бормотов:
— Картину ты, Алексеич, нарисовал в общем правильную. Но краски наложил уж больно мрачные. По-твоему, выходит — конец Советской власти пришел? Так, что ли?
Ляхин молчал.
— Насчет завода проверить надо. Не провокация ли это. Но, может, и правда. Дела на фронте, чего скрывать, неважные. Все может случиться…
В дверь снова постучали. Варвара, находясь под впечатлением услышанного, машинально, не спросив, можно или нельзя открывать, повернула ключ.
Дверь раскрылась — и на пороге появилась фигура в солдатской шинели, запорошенной снегом.
— Чего, товарищ, надо? — спросил Прохор некстати появившегося человека.
А тот, закрыв за собой дверь, повернулся и снял старую солдатскую папаху.
— Не узнал, отец?!
— Сережа! Сереженька! — вскрикнула Варвара и, плача, припала к колючему шинельному сукну. — Сыночек… Родной… Наконец-то.
— Серега! — Прохор поднялся и широко раскрыл руки.
— Здравствуй, отец.
Они крепко, по-мужски, обнялись.
— Здравствуйте, товарищи.
А Варвара смотрела и все не верила. Сколько времени вестей не подавал. Чего только не передумала за эти годы! Сколько седых волосков от дум материнских проросло! И вот он, рядом. Сын! Жадно всматриваясь в черты изменившегося лица, знакомого и в то же время какого-то нового, Варвара встревожилась: похудел как! И румянец лихорадочный, нехороший… Его кормить и кормить надо, а чем? Сами впроголодь сидим. Варвара, не скрывая радостных слез, то, как бы невзначай, касалась сыновьей огрубевшей руки, то расправляла складочки на выгоревшей гимнастерке, то откидывала непослушную каштановую прядь Сережиных волос…
Пока Варвара помогала Сергею снять вещевой мешок, Ляхин думал: неужто Сергей не признал его?..
Сергей шагнул к нему:
— Алексеич!
— Нагнись! Нагнись! Я тебя расцелую… А то придется скамеечку подставить!
Сергей низко нагнулся. Ляхин, прослезившись, громко чмокнул его в щеку и, оглядев, обратился к Прохору, который, сохраняя сдержанный, даже суровый вид, нет-нет да и поглядывал на сына гордо и нежно.
— Весь в тебя, Прохор! Точь-в-точь каким ты в цех наш впервые пришел… Варварушка! Помнишь, как вашу свадьбу играли? Дым коромыслом. Душа нараспашку. Вся округа знала: Пылаевы гуляют.
И запел неожиданным для маленького роста густым баритоном:
Как только Сергей Покинул санитарный поезд, словно неведомая сила завела в нем таинственную пружинку. Натянутая до предела, она помогала ему преодолеть противную слабость, звон в ушах, подступающую к горлу тошноту.