— Иди, иди!
— Но… — Сергей выразительно посмотрел на Бормотова, который, судя по всему, чувствовал себя совсем плохо.
— Придешь навестить приятеля. — И неожиданно по-молодому озорно, с силой подняв Сергея, вынес в гостиную. — Марш отсюда!
Ася, осмотрев Бормотова, не на шутку встревожилась. Он простужен, давняя болезнь резко обострилась, а что ни день — весна ближе и ближе. Надо быть начеку: весенняя пора для легочников самая неприятная. Но положить его в больницу рискованно. Ясность внес Таганцев, предложивший «заядлого и опасного большевика» оставить у них, пока он немножко не поправится. Оставалось самое трудное — объяснить Варваре Лаврентьевне неожиданное появление незнакомого, тяжело больного человека. Ни Таганцев, ни Ася не сомневались, что она с присущей ей экспансивностью потребует оградить покой семейного очага от опасной игры с огнем.
Разговор с женой Таганцев взял на себя, Он решил, не обращая внимания на ее страхи, слезы и просьбы, оставаться твердым и непреклонным. Понимая, что щекотливый разговор удобнее вести, когда у Варвары Лаврентьевны хорошее настроение, Таганцев отложил его до утра. С тем он и заснул. Но в середине ночи был разбужен встревоженной Варварой Лаврентьевной, попросившей поскорей вскипятить молоко.
— Только не шуми, пожалуйста. Кухарка проснется… И следи, чтобы молоко не ушло.
Полюбопытствовав, зачем в такое неурочное время приспичило кипятить молоко, Таганцев выслушал гневный упрек жены — у него каменное сердце, а она не в силах оставаться равнодушной к человеческим страданиям, особенно если больной лежит в твоем доме.
Таганцев поцеловал жену и поспешил на кухню. Так Бормотов остался у Таганцевых. Прислуге сказали, что это дальний родственник Ростислава Леонидовича, приехавший погостить, но в дороге заболевший сыпным тифом.
Варвара Лаврентьевна оказалась строгой и неутомимой сиделкой. Неукоснительно выполняя врачебные указания Аси, она не позволяла нарушать установленный режим и особенно придирчиво следила, чтобы больной как можно меньше разговаривал с Ростиславом Леонидовичем. Разговаривали они, однако, много, и эти разговоры превращались в бурные споры, по мнению Варвары Лаврентьевны одинаково вредные для того и другого.
Не боясь показаться смешным и старомодным, Таганцев говорил о своих сомнениях, признавался, что, увлеченный любимой работой, не замечал сложностей и противоречий жизни. Бормотов терпеливо, не обижаясь на резкости и колкости, допускаемые в полемическом задоре темпераментным оппонентом, объяснял события, происходящие в России, попутно затрагивая и философские проблемы, о которых Таганцев, к стыду своему, имел весьма туманные представления.
В хлопотах этих дней Таганцев забыл о нежданном визите господина Ольшванга, забыл его грозный выкрик: «Вы пожалеете!» И даже напечатанная в газете «Освобожденная Россия» грязная статейка с интригующим названием «Тридцать сребреников» оставила его равнодушным, будто она касалась кого-то другого.
Вспомнил об этом Ростислав Леонидович, когда ему неожиданно позвонил по телефону Елистратов и сообщил, что из Екатеринбурга получено распоряжение: ввиду вредного влияния на рабочих инженер Таганцев освобождается от занимаемой должности.
— Побеспокоил так поздно исключительно в интересах вашего здоровья. Завтра можете нежиться в постельке. На завод не ходите. Не пустят!
В бессильной ярости Ростислав Леонидович сжал телефонную трубку. Что можно сделать в ответ на такую подлость? Кричать? Возмущаться? Это только обрадует его врагов. Оставаться спокойным? Да, да. Спокойным.
— Наконец-то я, — сказал он как можно радостней, — перестану лицезреть вашу особу. Это уже преогромное удовольствие! Мерси!
Дали отбой, а Таганцев все еще держал в руке трубку… Освобожден от занимаемой должности… Быстро господин Ольшванг свел с ним счеты. Быстро.
Двадцать пять лет честно и добросовестно трудиться, отдавать работе всего себя целиком, не жалея, и вдруг «решение свыше». Пинком под зад вышвырнуть за ворота! Вот мера благодарности за все, что им сделано! Что ж теперь? Как жить без любимой работы?
Таганцев выпустил трубку, и она повисла, покачиваясь на черном шнуре.
Ночью тихонько, чтобы не разбудить жену, Ростислав Леонидович прокрался к Асиной комнате. В чуть приоткрытую дверь был виден свет. Больной еще не спал. Таганцев вошел и, сев возле Бормотова, рассказал, волнуясь, о случившемся.
— Зря вы расстраиваетесь, — сказал Бормотов, выслушав его. — Увольнение незаконное!