— Какой старый инженер? — Вадим схватил этого человека.
— Ты что, сдурел?! Пусти! — возмутился тот, пытаясь освободиться.
— Какой старый инженер? — переспросил Вадим, не разжимая рук, и, еще не услыхав ответа, почувствовал страх, сжавший холодным обручем сердце.
— Его дочка в больнице служит доктором.
Как Вадим очутился на улице и как бежал к месту убийства, он не помнил. Там еще стояла кучка любопытных. Но тело Ростислава Леонидовича уже увезли. Вадим заметил на земле темные пятна. Кровь! Она капельками алела и на рассеченной губе Альберта Ричардовича.
И сразу, казалось без всякой связи с происшедшим, припомнился во всех подробностях разговор с Ольшвангом. В памяти зазвучала сказанная им фраза: «Пусть вас это теперь не волнует». Ноги у Вадима обмякли, тело покрылось испариной. Еще немного, и он бы опустился на то же место, где недавно лежал Ростислав Леонидович.
Военный, рассказывавший в Вятке Сергею о случайной встрече с его отцом, не ошибся.
Полк Прохора Пылаева, входивший в 29-ю дивизию, действительно находился на правом фланге Третьей армии. Да, той самой Третьей армии, которая полгода назад, по твердому убеждению белого командования, навсегда перестала существовать. А она не только по-прежнему числилась в списках Красной Армии, но стала сильней, чем зимой 1918 года.
Успешные удары по белогвардейцам, начатые Фрунзе у Бугуруслана, переросли в мощное наступление по всему восточному фронту. В нем активно действовала и 29-я дивизия. В ее составе было немало потомственных пролетариев — литейщиков, горняков, шахтеров, сталеваров, горновых и токарей с уральских заводов, рудников, фабрик и шахт, людей, имевших особые счеты с колчаковцами. Надо было сполна рассчитаться за дружков-товарищей, оставшихся лежать в холодных уральских снегах, и за тех, кого замучили в белогвардейских застенках.
Прохор Пылаев дважды успел побывать за это время в госпитале. Первый раз — с легким ранением. А во второй раз он пролежал на больничной койке около месяца. Накануне выписки из госпиталя Прохор узнал радостную весть: части Третьей армии, перемолов под Глазовом отборные пепеляевские полки и преследуя их, вступили в пределы Пермской губернии!
Возвращаясь из госпиталя в полк, Прохор Пылаев решил воспользоваться случаем и побывать в штабе армии. Армия наступала, и во всех отделах, куда заходил Прохор, царило особенно приподнятое, возбужденное настроение. И еще радостнее становилось на сердце, когда видел Прохор в глазах у тех, от кого зависела судьба армии, а следовательно и судьба самого Прохора и тысяч других людей, находящихся под их командованием, твердую и непоколебимую уверенность — Колчак обречен!
Последним, у кого побывал Прохор, был начальник политотдела армии товарищ Лепа, профессионал-подпольщик, старый большевик, назначенный на эту должность Центральным Комитетом партии.
По-товарищески беседуя с Прохором, как большевик с большевиком, начальник политотдела обрадовал его еще больше: почетная задача освобождения Перми доверена 29-й дивизии.
— Понимаешь, Пылаев, такое дело быстро не делается. Понадобится много усилий, и крови трудовой прольется немало, — слегка заикаясь, говорил начальник политотдела. — В Третью армию за последние полтора месяца влилось около тридцати тысяч новых бойцов. Все молодые ребята. Надо, чтобы каждый твердо зналл: не от кого-нибудь, а лишь от него зависит — выполнит дивизия задачу или оскандалится.
Возвращаясь в часть, Прохор старался угадать, какое участие в предстоящей операции отведено лично ему. Только бы не оставили в резерве! Обидно сидеть сложа руки, в то время как твои товарищи ведут бой. Если раньше Прохор и не тешил себя надеждой, что приведется увидеть Варвару и сына, снова услышать утренний призыв «петушка», войти в проходную родного завода навстречу привычному шуму и грохоту, то теперь, когда не за горами освобождение родного города, он думал об этом чаще и чаще.
Прохор надеялся: счастье улыбнется ему. Он даже мысленно представлял, как, ломая яростное сопротивление колчаковцев, пробьется к тому самому перекрестку, где вместе с Лохвицким поднял людей в последнюю отчаянную атаку. И первое, что спросил Прохор у своего начальника штаба, не успев даже с ним поздороваться после такой долгой отлучки, — получен ли из дивизии какой-нибудь пакет? Лицо его осветила по-детски радостная улыбка, когда начштаба протянул ему бумагу с расшифрованным приказом вверенному ему полку: выйдя к берегу Камы, переправиться через реку севернее Левшино и, перехватив горнозаводскую железнодорожную линию, двигаться к заводскому поселку и дальше к городу.