— Кина же — нечто вроде самовозвысившейся сторонней силы разложения и разрушения, борющейся и со светом, и с тьмой. Ее создал Князь Света, дабы одолеть орду демонов, с которыми никак иначе было не справиться. Она и одолела, сожрав всех этих демонов. И естественно, растолстела. И видать, захотела чего-нибудь на сладкое, потому как принялась пробовать и всех остальных.
— Что ж она — была сильней богов, ее же создавших?
— Ребята, не я эту ерунду сочинял, и не требуйте, чтобы я ее пытался объяснить. Гоблин, ты у нас везде побывал — по видел ли хоть раз веру, от коей любой маловер, если у него есть хоть немного ума, не мог бы камня на камне не оставить?
Гоблин пожал плечами:
— Циник ты. Такой же, как Костоправ.
— Правда? Это здорово. В общем, там еще груда обыкновенной мифологической чернухи о мамашах, папашах, разных злобных, одиозных и инцестуозных выходках прочих богов, имевших место, пока Кина набиралась сил. Она была здорово подлой. Обман — один из ее непременных атрибутов. Но главный ее создатель, или отец, обхитрил дочурку и наложил на нее сонное заклятье. Так она до сих пор и храпит себе где-то, однако может влиять на наш мир посредством снов. Есть у нее и почитатели. Все гуннитские божества — большие, малые, злые, добрые и те, которым на все плевать, — имеют свои храмы и жрецов. О последователях Кины мне удалось узнать лишь самую малость. Они называются Обманниками. Солдаты о них говорить отказываются, причем наотрез, словно одно упоминание имени Кины может пробудить ее от спячки.
— По мне, дичь какая-то, — пробурчал Бадья.
— Это, — заговорил Гоблин, — объясняет, почему все так боятся Госпожи, когда она в ее наряде. Если только они вправду думают, что она превращается в эту богиню…
— Словом, я считаю, мы должны выяснить об этой Кипе все, что сможем.
— Хлипковат твой план, Мурген. А как? Ведь никто не желает говорить?
Да. Самые дерзкие из таглиосцев покрывались холодным потом, если я уж слишком нажимал. Очевидно, они боялись не только своей богини, но и меня тоже.
Затем ко мне явился Одноглазый с душу согревающими новостями:
— Тенекрут каждую ночь украдкой выводит силы за холмы, точно думает, что в темноте мы перемещений не заметим!
— Может быть, он и вправду снимает осаду?
— Все войска его идут на север. То есть не домой.
Возможно, так оно и есть. Не будучи уверен, Одноглазый не пошел бы ко мне.
Хотя уверенность его не подразумевает его правоты. Это же Одноглазый.
Посему я поблагодарил его, отослал по какой-то мелкой надобности, а сам разыскал Гоблина и спросил, что тот обо всем этом думает.
Коротыш вроде как удивился моим сомнениям:
— Одноглазый — что, заикался?
— Нет. Но это ж Одноглазый…
Гоблин не смог сдержать самодовольной лягушачьей улыбки.
Могабе этих новостей не понес никто. Я полагал, что для всех будет легче, если он останется в неведении. Но Могаба тоже знал об этих слухах.
Деджагор был городом, полным фракций, которые связывала только необходимость обороняться. Сильнейшую возглавлял Могаба. К наибольшей относились джайкури. Самой слабой и малочисленной являлись мы, Старая команда. Сила наша заключалась в нашей правоте.
Были еще нюень бао. Так и оставшиеся загадкой для всех.
43
Вечерами Кы Дам приглашал меня — побеседовать о делах мирских. Мы садились друг против друга за чай, подаваемый его прекрасной внучкой, а детишки быстро избавлялись от нагнанного мной благоговейного страха и продолжали резвиться. Мы обменивались сведениями о друзьях и врагах, а мучимый лихорадкой человек все стонал в своем темном углу.
Мне это не нравилось. Он, очевидно, умирал, однако дело затянулось надолго. После каждого вскрика красавица отправлялась к нему. У меня сердце болело от сострадания — так измучена она была.
Наконец, не выдержав, я что-то сказал ради выражения сочувствия — фразы такого рода бросаешь без размышлений. Жена Кы Дама, которую, как я теперь знал, звали Хонь Тэй, подняла от своей чашки изумленный взгляд и что-то шепнула мужу.
Старик кивнул.
— Благодарю тебя за участие, Каменный Солдат, однако оно обращено не в нужную сторону. Дан пригласил дьявола в душу свою, и ныне платит за это.
Из темного угла послышалась быстрая, текучая трескотня на нюень бао, и к свету проковыляла толстая, низенькая старуха. Была она кривонога и уродлива, как кабан-бородавочник, хоть шутить над подобным и жестоко. Она затявкала на меня. То была Кы Гота, дочь глашатая и мать моего неотлучного спутника, Тай Дэя. Среди нюень бао она слыла темной легендой. Я понятия не имел, о чем это она, однако чувствовал, что на мою бедную голову вываливают все хвори и немочи мира.