Могаба хмыкнул, глядя на сияющую равнину.
— Ты считаешь меня трусом, поскольку я опасался этого, мой генерал?
— Я предусмотрел такую опасность. Я высоко ценю твою защиту. Однако я способен был сделать больше. Нож, получивший позволение действовать в ограниченном масштабе, свершил великие дела. Он неоднократно доказывал, что таглиосцы мгновенно опускают руки, стоит лишь ударить в слабое место.
— Ты доверяешь Ножу?
— Больше, чем прочим. Ему, как и мне, некуда бежать. Однако полностью я не доверяю никому. Особенно — нашим союзникам. И Ревуна, и Обманника привели к нам отнюдь не симпатии.
— В самом деле. — Длиннотень, похоже, несколько смягчился. — Я должен объясниться, генерал.
Удивление Могабы ясно показывало, что случай — из ряда вон.
— Та равнина вовсе не держит меня взаперти. Я могу на краткое время покидать Вершину. И так, в случае надобности, и поступлю. Стража Врат Теней свежа, сильна, достойна доверия и полностью подчинена мне. Но, вздумай я совершить прогулку, мне придется действовать украдкой.
Могаба снова хмыкнул.
— Причина моего заточения, здесь — в не столь видных игроках, вступивших в нашу игру.
Могаба нахмурился. Я тоже ничего не понимал.
— Ревун принадлежит к клану, известному некогда, как Десятеро Взятых.
— Я знаю.
— Грозотень тоже прошла эту школу рабства. Соученицей ее была и сестра Сенджак. Ее называли Душелов.
— Я уверен, мы с ней встречались.
— Да. Она повергла вас в смятение при Штормгарде.
— На самом деле то была Госпожа. Или нет?
Могаба кивнул. Удивительно. Время, кажется, научило его сдержанности.
— Несколько лет тому назад обстоятельства обманули нас с Ревуном. Мы взяли в плен Душелова, будучи уверены, что это — ее сестра. Она в то время маскировалась под Сенджак, поэтому в ошибке не было нашей вины. В суматохе, поднявшейся позже, ей удалось бежать. И, хотя обращались мы с нею без жестокости, она затаила зло. До сего дня она вредит нам, в ожидании случая нанести мощный удар.
— Ты думаешь, в твое отсутствие она может проникнуть в Вершину и позабыть оставить дверь незапертой?
— Именно.
Х-ха! Воображаю взломщика, вздумавшего забраться в эту невероятную крепость…
Могаба вздохнул:
— Значит, нравится мне это или нет, все решится на равнине Чарандапраш.
— Да. Сможешь ли ты одержать победу?
— Да. — Самоуверенности Могаба не растерял. — Пока Костоправ остается тем человеком, какого я знал, то есть отмеченным чертою мягкости.
— Как понимать тебя?
— Он прячет лицо под сотнями масок. Мягкость может, оказаться одной из них.
— Значит, этот человек заботится о тебе, несмотря на твои стремления остановить его?
— Мы продолжаем играть с его силами, не атакуя слабых мест. У него есть время на раздумья, планирование и маневр. Значит, ему нет надобности щадить нас. Его войска повсеместно продвигаются вперед. В пограничных землях Черного Отряда боятся сильнее, чем тебя. Чистой жестокости не было в его войне против Сингха с присными. Как помнится мне, он брал пленных и даже склонен был помиловать душил, пожелавших отвергнуть свою веру.
Ну да, как же, саркастически подумалось мне. Но затем я понял, что не прав: как-то раз капитан действительно кого-то пощадил.
— Быть может, это понадобилось Сенджак для примера прочим.
— Возможно. Вполне. Но ее влиянием не объяснить семь тысяч жизней, растраченных Костоправом на поимку Ножа.
Что? Это новость…
— Нож предал его.
— Как и я. Но я принадлежал Отряду, а Нож — всего-навсего искатель приключений, и к братьям не принадлежал. Но за мною он так не охотился. Война с Ножом — его личная воина.
История с Ножом, его вознесением и бегством, ошарашила уйму народу, а особенно — его приятелей, Корди с Лозаном. Меня тоже можно внести на одно из первых мест в этом списке. Ходили слухи, что Ворчун вдруг обнаружил нечто серьезное между Ножом и Госпожой. В общем, что бы там ни было, Нож владел его помыслами так же, как и Нарайян Сингх.
Госпожа его вендетте не мешала. Помощи — тоже не оказывала.
— Это тревожит тебя?
— Костоправ меня смущает. Порой он делается угрожающе непредсказуемым. И в то же время все более и более становится верховным жрецом легенды Черного Отряда, не признающим никаких богов, кроме своих исключительно непогрешимых Анналов.
Ну, это неправда. Старик, наоборот, с каждым днем теряет к ней интерес. Однако я простил Могабе его гиперболу: он пытался в чем-то убедить Длиннотень.
— Я боюсь, — продолжал Могаба, — не стал ли он столь коварен, что применит нечто новое, чего мы не поймем, пока не станет слишком поздно.