— Оно и лучше, товарищ капитан, — сказал Степанченко, пожилой усатый сержант в короткой шинельке поверх двух ватников. — Хлопцы трошки отдышутся. Я тут капусты чуточку нашел…
Степанченко говорил немного насмешливо, с мягкой украинской ленцой и казался неуклюжим в своих двух ватниках, шинели до колен, в обмотках и кособоких ботинках. Однако заботливее и деловитее его в отряде не было.
Машины батальона прибыли поздно вечером. Они пробирались более двух суток, сбились с дороги, несколько грузовиков так и остались зимовать в канавах.
— Думал, не доедем… — говорил маленький, измученный, весь черный от грязи и машинного масла командир батальона. — Чудом добрались!
Он даже не поинтересовался, существует ли уже дорога через озеро, крепок ли лед. Трудный переход, совершенный ими из Ленинграда, словно говорил о том, что впереди будет легче.
Десятки машин, направлявшиеся за грузом, суета и бестолковщина первых минут прибытия, разговоры о моторах, ремонте, скатах, руготня водителей — обычные людские дела. — подняли настроение Комарова, заставили откинуть тревожные мысли.
Половину ночи он просидел с командиром батальона в землянке. Расспрашивал о Ленинграде, хотя сам приехал недавно оттуда, интересовался, как держатся горожане. Теперь каждый день равнялся месяцу.
— За стены держатся, — сказал командир батальона невесело. — Сто двадцать пять граммов хлеба уже выдают. А завтра, может быть, сто…
Комаров подумал о сыне, которого так и не нашел. Он так остро представил себе бледного, отощавшего мальчика с тонкими, как былинки, руками, что зажмурился от боли. Почему он раньше ничего не предпринял?.. Даже не мог передать сахар и сухари, которые для него откладывал…
Он встал и, торопливо попрощавшись, вышел из землянки.
Было темно, хрустела под ногами скованная морозом листва и хвоя, между вершинами сосен виднелось несколько звезд. Время от времени над Шлиссельбургской губой повисала белая ракета. Враги расположились как дома… Справится ли он с поставленной перед ним задачей? Удастся ли наладить настоящую дорогу через озеро под непрерывным огнем на ненадежном льду?
Натыкаясь на деревья, Комаров почти ощупью пробрался к своей стоянке и, усталый и измученный, сразу же повалился на койку.
На следующий день Комаров с утра ушел на озеро. Сегодня из Кабон отправлялся конный обоз с мукой, и все, кто только мог, поспешили ему навстречу. Грузы, идущие в Ленинград, застряли у Гостинополья, Волховстроя, на всех промежуточных станциях восточного берега Ладоги. Посланный туда Военным Советом генерал Климов делал отчаянные усилия переправить хоть небольшую часть.
Первые подводы показались километрах в шести от берега. Двое дорожников, шедших впереди Комарова, заторопились вперед, а капитан остановился и стал дожидаться приближения головных саней. Лошадь тащила всего несколько мешков муки, но шла тяжело и медленно, часто скользя и приседая на гладком, еще ненаезженном льду. Лед местами гнулся, разбегались трещины. Можно было с минуты на минуту ожидать обстрела. День стоял ясный, безветренный, вражеский берег был близко. Но немцы не стреляли.
Зато случилось другое. Заметив, что происходит какое-то движение на озере, немецкий самолет-разведчик прошел так низко над обозом, что лошади шарахнулись в стороны, передняя, серая, закатив зрачки, упала на сани и, пытаясь высвободиться, проломила лед. За ней рухнула другая, но сани удержались на кромке льдины. Испуганное животное несколько секунд билось в воде, стараясь выскочить из хомута. Потом, тоскливо заржав, лошадь пошла ко дну. Следом за ней провалились и сани. Промокший ездовой стоял на краю полыньи. С остальными лошадьми и грузом все обошлось благополучно, только у одних саней лопнули гужи и пришлось задержаться на полчаса.
Немцы открыли стрельбу, когда обоз был уже у самого берега. Они стреляли недолго — видимо, никто их них не предполагал всерьез, что русские устроят здесь настоящую переправу. Озеро считалось слабо замерзающим, да и вся губа простреливалась с берега вдоль и поперек. Снаряды пробили несколько воронок, около десятка их упало на берегу, и стрельба затихла.
Обоз подошел к береговому спуску, и все, кто очутился рядом, ухватили с саней мешки и по-двое, а то и втроем потащили их наверх. Измученные лошади не могли одолеть подъем.
Комаров тоже таскал мешки и, когда последний был уложен в штабель, не сразу ушел с берега. Стрелки и ездовые, командиры и дорожники — все, как один, молча стояли у первого груза, переправленного через озеро, и словно чего-то ждали. Может быть, они хотели поговорить, высказаться, может быть, думали о будущем, которое сегодня впервые показалось возможным. Но никто не начинал первый — обычных слов говорить не хотелось.